Великие авантюры эпохи

К тому же все они были возмутителями спокойствия ещё в довоенной Франции. Например, Дриё ла Рошель, писатель, был настоящим панком: он отрицал любые литературные ориентиры, буквально плевал на могилы заслуженных авторов и в довольно грубой форме писал о том, как его раздражает официальная иерархия довоенной французской культуры. Поэтому он принял нацизм, окунулся в него с головой. Дошло до того, что он согласился возглавить главный французский литературный журнал «Новое литературное обозрение», который превратил в пронацистское, пронемецкое издание. Вся троица (Ребате, Ла Рошель. Бразийак) участвовала в создании журнала Je suis partout («Я везде») – ультраправого, пронацистского издания, некоторые статьи в котором уместнее было бы назвать доносами.

Интересно, что дальнейшая судьба этих трёх ярких правых интеллектуалов, была разной, а отношение к ним в послевоенной Франции часто было связано не столько с тем, сотрудничали они или нет, а с тем, какая репутация у них была среди других интеллектуалов. Например, Ребате после войны испытывал серьёзные финансовые трудности, не мог найти работу и почти на десять лет он выпал из французского общества, из французской культурной элиты. Затем он смог вернуться и стал кинокритиком в журнале Cahiers du cinéma, оказав большое влияние на молодых режиссёров и критиков (например, на Франсуа Трюффо).

Робер Бразийак после войны был казнён, – по всей видимости, из-за того, что к нему относился плохо лично Шарль де Голль: он небезосновательно считал, что именно Бразийак виновен в гибели нескольких его близких друзей. Бразийак действительно призывал к расстрелу некоторых деятелей Сопротивления во время оккупации.

А вот Пьер Дриё ла Рошель в конце концов покончил с собой, хотя многие его друзья, левые интеллектуалы (в том числе и Андре Мальро, будущий министр культуры Франции) предлагали ему помощь, возможность записаться в Сопротивление уже на последних месяцах оккупации и очистить своё имя. Но он отказался и покончил с собой.

При этом, по мнению Пакстона, вишистскую Францию не стоит воспринимать лишь как Францию, захваченную «протофашистскими организациями» – вроде «Аксьон Франсез» Шарля Морраса или «Народной партии» Жака Дорио. Довоенные фашисты были не единственными фигурами, отвергнутыми политическим режимом Третьей республики, но поддержавшими Виши.

Многие представители левых, социалистических и пацифистских движений решили поддержать режим Виши. Их объединяла враждебность к Третьей республике, вера в слабость демократического режима и убежденность в его неспособности принести пользу народу; наиболее ярким примером перехода с левого фланга на правый является Марсель Деа, бывший социалист и член Французской секции Международного Интернационала, который решил сотрудничать с Виши, основал большую коллаборационистскую партию и даже стал министром в вишистском правительстве.

Коллаборационисты здесь предстают не просто предателями без мотива, которые предают исключительно по той причине, что они плохие. Нет, коллаборационисты – это ситуативный союз традиционалистов, изгоев, ультралевых и ультраправых политиков, аристократов и богемы – словом, всех тех, кому не находилось места в политической жизни довоенной Франции. Годы оккупации и вишистской Франции были для них временем реванша, временем, когда они могли реализоваться и наплевать на стандартные для Франции буржуазные политические предрассудки.

Сам Сартр вспоминал, что «в 1939–1940 годах нам было страшно умирать за то, что мы презирали – за отвратительную Францию, коррумпированную, неэффективную, расистскую, антисемитскую, управляемую богатыми для богатых – никто не хотел умирать за это, пока, ну, пока мы не поняли, что нацисты были хуже».

В то же время те интеллектуалы, которые осознанно присоединились к движению Сопротивления, оказались в не менее сложной и драматической ситуации. Дело даже не столько в конфликте с нацистскими властями, сколько во внутреннем конфликте движения. Оно постоянно находилось в состоянии внутреннего раскола – из-за нерешительности и разделённости лидеров, из-за репрессий со стороны немецкой армии или правительства Виши. Кроме того, Сопротивление страдало от острой нехватки людей; число членов движения в самые пиковые времена не превышало 300 или 400 тысяч человек (показатель, основанный на послевоенных свидетельствах), что примерно равно 1,5–2 % взрослого населения Франции. Получалось так, что влияние Сопротивления на политическую жизнь Франции почти до конца войны было ограниченным и мало способствовало крушению немецкого правления.