Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории

В середине века холера поразила южную Германию – в первую очередь, Королевство Бавария, которое в ту пору переживало культурный расцвет. Великое изобретение XIX века, подарившее людям небывалую мобильность, теперь способствовало распространению холеры, как утверждает историк Манфред Вазольд в одном из своих многочисленных сочинений по истории эпидемии: «Город Нюрнберг, который не стоял ни на одной судоходной реке, до сих пор оставался нетронутым. Однако с 1852 года между Мюнхеном и Нюрнбергом открылось прямое, сравнительно быстрое железнодорожное сообщение, время в пути составляло около семи часов. И теперь эпидемия достигла и родины Дюрера. Связь была очевидна: поскольку поездка в карете продолжалась примерно столько же, сколько инкубационный период холеры, который в большинстве случаев составлял два дня, болезнь вряд ли могла попасть из Мюнхена в Нюрнберг. Если бы кто-то заразился в Мюнхене, то, взяв карету, по дороге заболел бы и буквально остался на обочине. С железной дорогой все было иначе: тот, кто заразился в Мюнхене и на следующий день сел в поезд, успел бы благополучно добраться до Нюрнберга и мог спокойно распространять возбудитель»[167].

Во Франции холера во время первой волны убила около 18 000 человек. Вероятно, самым ироничным хронистом эпидемии был проживавший в Париже уроженец Дюссельдорфа Генрих Гейне. Он написал длинную статью для газеты Allgemeine Zeitung в Аугсбурге от 19 апреля 1832 года. В этой статье он высмеивал совершенно бесполезные меры защиты, которые применялись гражданами Парижа, где число заболевших было максимальным по стране: якобы защищающее тело нижнее белье. «Люди возмущенно роптали, когда видели, как богатые, окруженные врачами и лекарствами, бежали в более здоровые районы. Бедняки с неудовольствием отмечали, что деньги также стали средством защиты от смерти. Большинство представителей «золотой середины» и «финансовой верхушки» также уехали и с тех пор живут в своих дворцах. Однако настоящее воплощение богатства, господа Ротшильды, спокойно оставались в Париже, тем самым подтверждая, что они достойны восхищения и бесстрашны не только в денежных делах. Казимир Перье также проявил себя великолепным и смелым, посетив больницу Отель-Дье после вспышки холеры; даже его противники должны быть опечалены тем, что, несмотря на свою известную возбудимость, он сам подцепил возбудителей холеры. Однако ему они не страшны, поскольку он сам представляет собой еще более страшную болезнь. [Вопреки прогнозу Гейне, французский премьер-министр умер от холеры через четыре недели после написания статьи.] Молодой наследный принц, герцог Орлеанский, посетивший больницу вместе с Перье, заслуживает наибольшего уважения. Королевская семья сумела отличиться и в это мрачное время. Когда разразилась холера, добрая королева собрала своих друзей и слуг и раздала им фланелевые пояса, большую часть которых она сшила сама. Обычаи прежней галантности никуда не делись, они просто стали буржуазными. Дамы высшего света теперь одаривают своих воинов менее поэтичными, но более полезными кушаками. Мы живем теперь не в старинные времена шлемов и доспехов воинственного рыцарства, а в мирную буржуазную эпоху теплых поясов и шинелей; мы живем не в железном веке, а во фланелевом. Действительно, сейчас фланель – это лучшая броня против атак злейшего врага, холеры. “В наше время Венера, – говорит Фигаро, – носила бы фланелевый пояс”. Я сам по уши закутан во фланель, что заставляет меня чувствовать себя защищенным от холеры. Даже король теперь носит пояс из лучшей бюргерской фланели»[168].

В Англию холера попала в холодный сезон и протекала не так молниеносно, как в других местах.

Уже в первую вспышку эпидемия перебралась через Северное море и Ла-Манш в ведущую индустриальную страну и мировую державу XIX века – Великобританию, которой правила тогда королева Виктория. Холера появилась в портовом городе Сандерленд осенью 1831 года и в феврале 1832 года достигла Лондона, сердца Британской империи. Уже давно возникло подозрение, что питьевая вода растущего мегаполиса с его трущобами как минимум способствует развитию болезней и эпидемий. Карикатура Уильяма Хита Monster Soup Commonly Called Thames Water[169], возможно, одно из самых метких изображений эпохи до появления гигиены: дама смотрит на воду Темзы через некое подобие микроскопа и видит столько отвратительных существ, плавающих в ней, что от испуга роняет чайную чашку. В официальном отчете проблему описали еще в 1828 году, когда до холеры было далеко. В нем сообщалось, что лондонская питьевая вода – это «разбавленный водой раствор из разлагающихся остатков животных и растений, который оскорбляет взор, вызывает отвращение и разрушает здоровье»[170].