Великие государственные деятели Российской империи. Судьбы эпохи

Таково отношение высшего света к банкирам и «денежным делам». И оно не слишком переменилось за время правления двух Александров. К промышленникам, особенно русского происхождения были терпимее, но все же и они вызывали много нареканий, прежде всего с точки зрения морали. Разумеется, ни царская семья, ни сановники не читали Маркса, но со словом «буржуазия» для них ассоциировались прежде всего «торгашеский дух», «наглость», «не уважение к старым феодальным порядкам» и «безбожная эксплуатация рабочих», «превращение их в живые автоматы». Конечно, отношение к таким людям могло быть только негативным. В 1885 году Сергей Юльевич Витте писал: «Читая описание быта западных рабочих, пролетариев, их несчастного положения, их умственного и в особенности нравственного падения, невольно приходит мысль: неужели и русский народ будет допущен до подобного испытания? Неужели необходимость увеличения отвлеченного „богатства страны“, посредством развития русских мануфактур, приведет у нас к ломке нашего исконного строя, к превращению хотя бы части русского народа в фабричных автоматов, несчастных рабов капитала и машин?» Правда, позже он изменил свое мнение и стал активно покровительствовать индустриализации и промышленному развитию России в конце XIX – начале XX века, но никогда не забывал о необходимости государственного контроля над промышленностью.

* * *

Но условия жизни фабричных рабочих были не многим лучше, а порой и хуже, чем у тех, кто смог остаться в деревне или не смог из нее уехать. При Александре III предприняли ряд мер, для того чтобы улучшить жизнь трудящихся: запретили ночные работы для женщин и детей, созданы фабричные инспекции, регулировавшие деятельность владельцев заводов и фабрик. Но даже «нормы», на которые опирались эти инспекторы, современным специалистам по охране труда показались бы явно «ненормальными». В 1741 году в Российской империи издан указ, который ограничивал рабочий день на фабриках 15 часами, но уже в начале XX он вполне официально мог составлять 12 часов. Малолетние (с 10–12 лет) работали с 8 утра до 12, и с 1 часу дня до 5 вечера. Официально выходной только один день – воскресенье, в субботу и перед праздниками сокращенный рабочий день до 6 часов. В церковные праздники, разумеется, тоже не работали, но предприимчивые хозяева фабрик, особенно не православного вероисповедания (например, лютеране), могли «купить» у рабочих праздники, за исключением Рождества и Пасхи.

Дома, куда уходили рабочие по окончании рабочего дня, тоже мало походили на «sveet home». Один из участников обследования наемных квартир в Петербурге весной 1898 года писал: «Площадь пола, занимаемая… кроватью, и носит общее употребительное название „угла“. Если угол занят целой семьей или девушкой, то кровать отгораживается ситцевыми занавесками (пологом), подвешенными на веревочках; в таком отгороженном углу живет иногда семейство из 4, даже 5 человек: муж и жена на кровати; грудной ребенок в подвешенной к потолку люльке; другой, а иногда и третий – в ногах…».

Часто число кроватей в таких квартирах было значительно меньше числа проживавших в нем жильцов. В этих случаях одна койка принадлежала двум рабочим, занятым на производстве в различные смены. Обычно в одной комнате жили 5–6 человек.

Вот как описывали исследователи сдаваемое рабочим помещение Ратькова-Рожнова в пригороде Петербурга – селе Смоленском в 1879 года: «Вдоль комнаты в два ряда идут койки, на каждой из которых спят по два человека. Койки женатых занавешены пологом. Не на всех койках видны тюфяки и подушки, а если они и есть, то очень грязные; о простынях нет и помину. За помещение рабочие платят по 1 руб. 30 коп. с человека; за эту же сумму хозяева квартиры обязаны стирать рабочим белье и готовить кушать.

Рабочие из мастерских помещаются чище. У них нередко помещения оклеены обоями, имеется кое-какая мебель: стол и несколько стульев. Но чернорабочие живут в помещениях худших, чем у Ратькова-Рожнова. Они нередко спят на нарах без тюфяка и подушки; постелью же для них служит всякая рухлядь, а мебель состоит из большого некрашеного стола и 2–3 скамеек».

Почти через 20 лет – весной 1898 года все оставалось по-прежнему: «За занавеской развешано и разложено все имущество семьи: платье, белье и т. п. Постельные принадлежности семейных жильцов и других несезонных, т. е. проводящих и лето, и зиму в Петербурге, в большинстве случаев более или менее удовлетворительны: у них можно встретить и подушку с наволочкой, и одеяло, и тюфяк, и простыни. У жильцов же, приезжающих в столицу только на лето, часто отсутствуют какие бы то ни было постельные принадлежности: неприхотливые летники спят на голых досках или подстилают под себя ту самую грязную одежду, в которой работают, нередко в страшной грязи, в течение дня… некрашенный досчатый стол, 2–3 табурета, иногда соломенный стул из так называемой дачной мебели или деревянная скамья дополняют собой незатейливую обстановку угловой квартиры и вместе с койками и нарами составляют все ее убранство».