Великие любовницы

Моча-то прекрасна, да сам Людовик XV не очень, потому как пятого мая он уже умер. Да, о моче нашего великого Петра I пресса так не распространялась, хотя умер царь от неиспускания мочи и в великих муках.

При жизни этот король, Людовик XV, очень страдал от созданного дворцового этикета своего прадеда Людовика XIV, но нарушить его не мог и так говорил: «Я люблю свой двор больше всего на свете, но всегда у своего локтя ощущаю непрошеного наставника — этикет».

И когда однажды в постели своей любовницы Помпадур у короля от избытка любовных утех вдруг начало останавливаться сердце и ему грозила смерть, он врача позвать не позволил, пока его не перенесут в собственную спальню. Еще бы! Ведь какое страшное, беспрецедентное нарушение этикета могло произойти, если бы вся Европа узнала, что король умер не в своем ложе, а в спальне своей любовницы.

Кушать все короли любили порядочно, а даже, извините, не наш это лексикон, только Сен-Симона, не кушали, а «жрали». Мария Лещинская, жена Людовика XV, однажды за ужином съела 180 устриц и выпила огромное количество пива. Но каждый глоточек воды или вина, каждый кусочек мяса или хлеба сопровождался невозможным церемониалом. Вот «кушает» Людовик XIV, который это занятие очень любил и днем и ночью, так что на его ночной столик клалась гора пирожков и бутыль вина: «Для питья имелся специальный слуга, старший мундшенк, которому свое желание король сообщал шепотом, а тот во всеуслышание кричал: „Пить его величеству“». Тогда три мундшенка делали глубокий поклон, удалялись и приносили серебряный позолоченный кубок и два графина и отпивали воду. Король сидел молча и в ожидании — не свалится ли кто из них от всыпанной отравы. Но нет, никто не упал, мундшенки живы, и королю можно испить водицы.

За столом шесть служителей стояло за стулом короля — они подавали ему чистые тарелки. При парадных обедах кушать приближенным короля полагалось сидя с ним в снятых головных уборах. А вот во время походных обедов — ни в коем случае. Разрешалось кушать тогда в головных уборах. И только один король мог себе позволить есть без шляпы. Но если король обращался во время такого обеда к кому-либо из присутствующих, тот должен был поспешно снять шляпу. Неснятие ее считалось нарушением этикета и оценивалось как неуважение к королю. Представляете себе, дорогой читатель, всю прелесть таких обедов проголодавшихся приближенных — надень шляпу, сними шляпу, надень… Да, особенного в присутствии короля не накушаешься. Не потому ли дамы Анны Австрийской любили кушать не в ее обществе, а всегда после нее, когда они, не соблюдая этикета, голодными волками накидывались на оставшиеся после нее куски.

Но это еще ничего, дорогой читатель, это еще, как говорят поляки, «малое пиво» по сравнению с тем, с какой церемонией королю подают ночную рубашку. Так сказать, происходит архиважная государственная процедура — отход короля ко сну — «большое раздевание». За «большим» последует «малое раздевание». Нам Сен-Симон, выросший у бока Людовика XIV, на нескольких страницах своих воспоминаний описал эту архиважную процедуру. Но мы не будем утомлять дорогих читателей, перескажем эту процедуру в нескольких словах. Вот шагает впереди короля (он посередине) большая группа людей, среди них знатные придворные и слуги. Те, кто рангом выше, — ближе к королю. С поклонами подается светильник, старший придворный подает нагретую ночную рубашку короля впереди стоящему, еще более старшему, тот дальше, и, наконец, самый «высокий» рангом с многочисленными поклонами натягивает ее на короля, а двое слуг в это время стягивают с него подвязки, один с правой ноги, другой с левой. Когда король уляжется в огромную парадную постель, придворные задвинут занавески и все с поклоном удалятся, пятясь задом, это не конец мучений короля. Теперь ему надо вскакивать с парадного ложа и перемещаться в другую комнату для «малого раздевания». Здесь он будет спать до утра, а процедура «большого одевания» произойдет утром с тем же церемониалом, только в обратном порядке. Нарушать сей сложный этикет Людовик XIV себе не позволял, едино когда болел. Только тогда обходилось без «большого раздевания».