Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Гиппиус родилась 8 ноября 1869 года, рано потеряла отца и с трудом оправилась от его смерти, рано заболела туберкулезом, лечилась на Кавказе. Она росла девушкой печальной и сосредоточенной, но эта печаль объяснялась тем, что ей нечего было делать и не с кем общаться. Вообще же натура у нее была необычайно деятельная и, что называется, кипучая – но только при условии, что найдется дело, приложение сил; если такого дела не было, она предпочитала одиночество, и не демонстративное, а подлинное, от глубокого нежелания общаться с чужими. И потому есть и тут некая двойственность, почти несовместимость: мы знаем лирическую героиню Гиппиус печальной, изолированной от прочих, желающей лишь того, чего не бывает, – и она же принимается живо и горячо откликаться на общественное движение, как только оно начинается. Эта замкнутая мечтательница кидается в любое начинание, спорит о политике, собирает кружки́́, как только в российской жизни намечается хоть робкое оживление. В этом смысле Гиппиус была самой типичной отечественной декаденткой: когда всё гниет и застывает – она удаляется в башню из слоновой кости, когда повеет хоть малейшей надеждой – нет человека активней и вовлеченней.

Мережковский был старше Зинаиды Николаевны на четыре года. Они познакомились на Кавказе – он туда отправился путешествовать после выхода первого сборника. Тут была не то что любовь с первого взгляда, но исключительно глубокое взаимопонимание. Мережковский был человеком огромного личного обаяния; не понять и не почувствовать этой харизмы могли лишь те, чья душевная настройка была недостаточно тонкой. Вот, например, Иван Ильин, один из главных теоретиков и практиков русского консерватизма (рискнул бы я сказать – на грани фашизма, о чем современники писали более открыто): ему казалось, что в Мережковском, его писаниях и его героях слишком много рассудочности и мало непосредственного чувства. Увы, поклонники русского консерватизма под рассудочностью понимают чаще всего воспитанность, а под непосредственным чувством – готовность без долгих рассуждений дать в морду; их нелюбовь к рациональности на деле означает всего лишь любовь к национальности, иррациональным мотивам и врожденным признакам; все это, конечно, уже скомпрометировало себя и скомпрометирует еще сильнее, но Мережковский при жизни от таких людей натерпелся. Тэффи писала: “Человека этого (Мережковского. – Д. Б.) она ценила необычайно высоко, что было даже странно в писательнице такого острого, холодного ума и такого иронического отношения к людям. Должно быть, она действительно очень любила его”. Человек типа Гиппиус может любить лишь того, кем восхищается прежде всего интеллектуально; это не тот случай, когда сначала любишь, а потом начинаешь взахлеб нахваливать творчество любимого. Гиппиус любила Мережковского, потому что понимала; Тэффи это странно, потому что политические взгляды и религиозные интересы Мережковского ей чужды, а эстетически он от нее далек. Берберова, кстати, тоже писала, что из послереволюционных писаний Мережковского всё умерло (тогда как именно в эмиграции написал он лучшие вещи, уже вовсе свободные от беллетристических упрощений), что нового искусства с его магией, того же Пруста, он не понял и не принял, “…новое искусство с его сложным мастерством и магией ему оказалось недоступно”. Что же касается Тэффи, она, видимо, просто не дала себе труда вчитаться в Мережковского.

Она-то могла бы его понять, потому что ко многим его догадкам подошла сама, просто не с книжной, а с человеческой стороны. А вот Гиппиус, которая многим современникам казалась ходячим анахронизмом, действительно им была, но принадлежала не прошлому, а будущему. Каждое слово Гиппиус и Мережковского звучит сегодня точно только что написанное.

Гиппиус же и в ранней юности понимала всё; она вообще принадлежала к тем волшебным детям, которые с ранних лет знают очень многое, а с годами только убеждаются в правильности своих догадок. Замечание В. Злобина, секретаря Гиппиус, о том, что она в семь лет знала и понимала не меньше, чем в семьдесят, глубоко верно. Иной вопрос, что это детское знание не мешало ей увлекаться людьми, идеями и затеями, про которые она всё понимала, – но чего стоит человек, который никогда не рискнет попробовать?