Великие рыбы

Задумался Иван. Имелся у брата его сынок, Лука; совсем мальцом был, когда Иван уходил из села; только на ножках выучился стоять. А теперь вон какой… Снова прихмурился Иван:

– И чего ж ты, племянник Лука, явился? Али не сытно в дому родительском было? Али хлеб горчив? Так здесь ты и такого не встретишь; одна трава-мурава да плодове дикие.

– Сытно питали, дядюшка Иван, и хлеб сладок был… Да только не впрок мне брашна те, и хлеба другого желал я. Ради того и ушел из дома, вас разыскать, что молва в селе была, только вы святым хлебом напитать можете!

Так и сяк отваживал Иван отрока, а тот все не отваживался. Что делать? Стали пустынничать вместе: вместе молиться, вместе душу спасать.

Бесы на это еще больше обиделись. Стали держать совет. Потом отправили одного из своего сонмища в Скрино, к брату Ивана, отцу Луки.

«Приходит он к брату святого в образе некого знакомого, – сообщается в житии, – и находит того пораженным горем и ранами стрел родительского своего естества, и речет ему: „Знай, кто лишил твою старость опоры, твой дом – наследника, твое семя – плода! Это Иван, брат твой! Он приходил сюда ночью, увел отрока и держит его при себе. Коли тотчас не пойдешь за отроком, сделается он сладкой трапезой для диких зверей. А ты, коли не заберешь его тотчас, станешь чадоубийцей! Идем же, друг мой! Я покажу тебе то место, и обретешь ты плод семени своего“.

И лукавый, схватив его за руку, влечет в пустыню, распаляя злобой на Ивана. А когда они подошли туда, тотчас же исчез… Брат же, придя в указанное место, находит святого. И что он только тогда ни сделал против него!»

Пытался Иван усовестить брата и поведать, как все было, но брат его и слушать не пожелал.

«Осыпая его хулами и укорами, кричал, что тот обманщик и лучше бы ему вообще не родиться; даже метал в него поленья и камни, посягая убить его».

Схватил, наконец, Луку и повлек его обратно в село; Лука же горько плакал.

Вскоре их голоса стихли; Иван прибрал сотворенное братом разоренье и, потирая ушибленные места, присел у входа в пещеру… Сквозь кроны протягивались солнечные лучи; пересвистывались синицы. Отер Иван слезу и углубился в молитву.

Солнце успело чуть склониться и порыжеть, когда снова услышал шум. «Ваня! Ваня!.. – узнал он голос брата. – Лука! Змея!»

Брат бежал к нему, размахивая руками, как безумный.

…Лука лежал на траве, чуть в стороне от тропы, побледневший и холодный. Иван наклонился над ним: пощупал запястье, приоткрыл веко. Рядом валялась раздавленная братом змея. Иван поднялся, подошел к брату; тот стоял, медленно мотая головой: «Прости, Иван… Не бери на меня зла…»

Вырыли братья могилу поглубже, чтобы не раскопали звери, и схоронили Луку. Постояли над ней и разошлись, каждый в свою сторону.

Тоскливо стало Ивану в пещере, все племянника напоминало, везде голос его чудился. Оставил Иван пещеру и пошел дальше, еще выше в горы. Так добрался до Рилы.

«Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле, когда пришел в эту Рильскую пустыню, не нашел человека в ней, но только диких зверей и непроходимые дебри».

Дикие это были места, скалистые и скудные пропитанием. Но Господь, видя усердие Ивана, произрастил подле шалаша его множество дикой фасоли.

Как-то заблудилось в горах стадо, бегали-бегали овцы и встали пред жилищем Ивана. Явились, запыхавшись, и пастухи. Увидев в таком диком месте шалаш, чудились и спрашивали друг друга, что бы это значило. Еще больше поразились, когда предстал пред ними Иван в ветхих кожаных ризах.

– Кто ты, диво лесное, и откуда родом?

– Отечество мое – Небесный Иерусалим, – отвечал им Иван, – а кто я – того вам знать не нужно… Но раз уж явились, прошу отобедать со мною яствами пустыни.

И, нарвав дикой фасоли, угостил их. И такой оказалась она сытной и сладкой, что ели пастухи и только нахваливали. Поклонились Ивану, поблагодарили за трапезу и погнали стадо прочь. А один пастух нарвал тайком Ивановой фасоли. Показал ее потом своим товарищам: вот, мол, та самая! Только сколько ни отворяли стручки, ни одной фасолинки не обрели. Испугались пастухи. Вернулись к Ивану, прослезились и просили прощения. Благословил их Иван и с собой еще пригоршню стручков отсыпал: поешьте, дорогие.

Пошла с той поры слава о рильском отшельнике. Стали ему больных приносить на излечение, стали мужи и юноши приходить, искавшие исцеления духовного. Возникло монашеское селение, избрали Ивана себе игуменом. Только тяготили Ивана игуменские заботы и растекавшаяся по всей стране о нем слава. Так что сам царь Петр своих воинов с золотом и прочими дарами послал к Ивану. Иван от всего этого отказался, а царю передал, чтобы золото свое не тревожил: царям оно потребно, а инокам – не полезно.