Великие рыбы

И церковь «не умедлила»… Синод промолчал, митрополит Димитрий получил от государыни драгоценную панагию с ее портретом. Редкие протестующие голоса быстро гасились, а подававшие их лишались сана или усылались «на покой».

Дело опального епископа имело еще одно последствие.

Арсений был из Малороссии, малороссами были и некоторые из архиереев, состоявшие с ними в переписке. Это не укрылось от внимательного взора государыни. Как и то, что малороссийские архиереи, составлявшие более половины епископата, и держались сплоченнее, и менее были привычны гнуться перед светской властью… Назначая Румянцева малороссийским губернатором, государыня напутствовала его:

– Надлежит вам искусным образом присматривать и за архиереями и их подчиненными. Ибо нам небезызвестно, что обучающиеся богословию в малороссийских училищах заражаются многими ненасытного властолюбия началами.

Вскоре малороссийские духовные школы, готовившие слишком образованных и неуступчивых пастырей, будут переведены в полное подчинение российским. А сама Малороссия лишится остатков своей прежней независимости…

Нет, у государыни не было никакого личного предубеждения к украинцам; эпоха национализма еще не наступила. В ближайшем окружении ее императорского величества было немало малороссов: Безбородко, Храповицкий, Грибовский, Трощинский… Но Молох империи требовал жертв. Пригожий и статный, как преображенский офицер, Молох империи требовал все новых жертв.

Империя должна была быть устроена как идеальный механизм, даже как идеальный театр. Но чем больше государыня старалась об этом, тем больше отчаивалась. Не только строптивые малороссы, но и более покладистые великороссы никак не хотели превращаться в механических кукол-актеров. «Половина или дураки, или сумасшедшие, – отзывалась она о своих подданных, – попробуйте пожить с такими!.. Снова мне надо дрессировать себе людей!»

А тут еще вскоре из Никольского монастыря, где содержался Арсений, подоспел донос. Оказывают-де ссыльному неподобающие знаки внимания, сравнивая его с Иоанном Златоустом, пострадавшим от Евдоксии. И ведет он среди братии и солдат крамольные беседы. Что, мол, государыня «в российском законе не тверда» и что даже у турецких властей вера в большем почтении и мечетей они своих не трогают.

Доносчиков щедро наградили – по сто рублей каждому; для того чтобы заработать столько, обычный ремесленник должен был трудиться целый год. Арсения же снова судили и лишили уже и монашества, и даже имени. По требованию государыни его следовало именовать теперь «неким мужиком Андреем Вралем».

29 декабря 1767 года бывшему митрополиту обрили бороду и голову и переодели в тесную мужицкую одежду. И повезли на вечное пребывание в Ревель.

Екатерина (в золотистом платье, с накладными двуглавыми орлами):

– И чтобы солдаты остерегались с ним болтать, ибо сей человек великий лицемер и легко их может привести к несчастию, а всего б лучше, чтоб оные караульные не знали русского языка.

Полуживого, его довезли до Ревеля, внесли в каземат и бросили на пол; ревельский комендант фон Тизенгаузен призвал доктора, и тот кое-как подлечил старика.

– У вас в крепкой клетке есть важная птичка, берегите, чтоб не улетела! – наставляла Екатерина фон Тизенгаузена.

Тот, стоя в глубине сцены и видимый одним силуэтом, склоняется в поклоне.

– Боюсь, – писала она по назначении следующего коменданта, фон Бенкендорфа, – чтоб не стали слабее за сим зверьком смотреть!

Силуэт фон Бенкендорфа замирает в еще более глубоком поклоне.

Несмотря на принятые меры, слава опального митрополита росла. Из уст в уста передавался рассказ одного диакона, которому после молитв у мощей святителя Димитрия Ростовского в прозрачном сне явился сам святитель и рек: «Что ты просишь у меня одного облегчения? Знаешь ли ты, что у вас есть угодник несравненно более меня в живых на земле – митрополит Арсений?»

Содержание ревельского пленника было велено ужесточить. Дверь в каземат заложили кирпичами, еду стали подавать на веревке через оконце.

28 февраля 1772 года бывший митрополит Ростовский, а ныне Андрей Враль, был найден мертвым. Священнику и солдатам, тайно похоронившим его, под страхом казни было велено хранить молчание. На сырых стенах каземата была обнаружена последняя запись Арсения: «Благо ми, яко смирил мя еси»…

Итак, на сцене остаются только две фигуры.

Сорокадвухлетняя императрица и семидесятисемилетний философ.

Вольтер умрет через шесть лет. Он панически боялся смерти; за пару месяцев до кончины страх этот превратится в навязчивый кошмар. «Я не могу вспоминать об этом без содрогания, – писал его лечащий врач. – Безумие овладело его душой».

Шатаясь, с выражением муки на лице старик пятится со сцены и проглатывается кулисами. Бьет колокол. Екатерина остается одна. Чадят масляные плошки.

– Дайте мне сто полных экземпляров произведений моего учителя, чтобы я могла их разместить повсюду! – говорит она в пустоту. – Хочу, чтобы они служили образцом, чтобы их изучали, чтобы выучивали наизусть, чтобы души питались ими…