Великие шпионы

— Au revoir, monsieur, — сказал он. — Завтра в го же время.

Он вежливо кивнул мне и исчез в темноте.

Сейчас, когда я пишу эти строки, события той ночи предстают передо мной во всех деталях. Вспоминаются фразы, которые я давно забыл, но четче всего я вижу словно воочию сутулую фигуру и странное лицо этого человека исполненное честолюбия, долго подавлявшегося и готового вот-вот осуществиться, лицо раба, давно мечтавшего о власти и, наконец, приблизившегося к ней. Меньше часа назад он вошел в мой кабинет простым слугой; теперь он выходил богачом, Так и слышится тон торжествующего превосходства, которым он прощался со мной, придерживая кучу денег под плащом:

— A demain, monsieur. A la même heure[4].

Оглядываясь на это, словно вспоминаешь сцены из иной жизни. Но мои ощущения в последующие часы вспоминаются с абсолютной точностью. Я не пошел спать. Час за часом за запертой дверью своего кабинета я читал, размышлял, делал записи, снова читал. К исходу ночи многое в международных делах, что для меня было скрыто и непонятно, прояснилось в резком свете этих холодных, не рассчитанных на широкую публику документов. Наконец, переполненный чувствами, я уснул за столом, пока стук секретарши в дверь не разбудил меня.

Сначала я вернулся по узкой лестнице в фотолабораторию. Там, в каморке, где еще промывались узкие полоски пленки, я ждал, пока не вернулся фотограф. Он положил пленки в сушильный шкаф. Меня злило, что в этом деле приходится прибегать к чьей-то помощи. Но, думаю, я напрасно волновался. Очень сомнительно, что фотограф, понял что-нибудь из происходившего.

Началось увеличение. Я сидел перед аппаратом, а фотограф объяснял мне насчет фокусировки, длительности выдержки и приготовления проявителя и фиксажа. С его помощью я смог сделать несколько увеличений. Как только я убедился, что смогу справиться сам, я поблагодарил фотографа и отослал спать. Я рад был остаться один.

Две пленки включали 52 негатива, которые я теперь увеличивал. Это у меня выходило механически, довольно быстро. Я видел, что отпечатки получаются четкими, с правильной выдержкой и после увеличения легко читаются.

Это заняло часы. К четырем утра я закончил работу. Пятьдесят два отпечатка, сухие и глянцованные, лежали передо мной. Я совершенно не чувствовал усталости.

Затем я тщательно проверил, не забыл ли чего-пи будь в фотолаборатории. Некоторые кадры я испортил, и получились дубликаты. Я хотел было сжечь их, по негде было в здании было центральное отопление, а разводить костер я не хотел. Тогда я изорвал бракованные отпечатки на мелкие кусочки и опустил в унитаз. Затем с двумя пленками и пятьюдесятью отпечатками я вернулся в свой кабинет и запер дверь. Пятьдесят два глянцевых документа лежали у меня на столе, еще никем не читанные. Наконец-то я мог заняться их изучением.

Я удивился еще больше. То, что я видел, казалось, находилось за гранью возможного. Здесь, у меня на столе, лежали тщательно хранимые секреты врага — военные и политические, и их ценность не поддавалась определению. В этих документах я не находил ничего подозрительного. Это не подсадные утки. Не возникало ни тени сомнения в их подлинности. Прямо с неба на нас упали бумаги, о каких разведчик может мечтать всю жизнь, не веря, что сумеет хоть краешком глаза взглянуть на них. С первого взгляда я понял, какую исключительную услугу третьему рейху оказал камердинер. Цена ее вовсе не была завышена.

По привычке я сначала пытался рассортировать документы по степени важности. Но они все оказались настолько ценными, что в конце концов я их разложил просто по датам.

Среди них не было ни одного более чем двухнедельной давности, а в основном они были получены за последние несколько дней. Мы имели дело с обменом документами между Министерством иностранных дел в Лондоне и английским посольством в Анкаре. Здесь были указания, запросы и ответы на запросы. Попадались и отчеты по военным и политическим вопросам, которые все имели огромное значение. На всех в левом верхнем углу стоял штамп: «Совершенно секретно» или «Чрезвычайно секретно». Рядом с датой стояло время отправки или получения радистами. Эта деталь, как считали в Берлине, оказывала большую помощь специалистам, которые пытались раскрыть английский дипломатический шифр.

Особое значение для нас имели депеши из Форин-офиса, касавшиеся взаимоотношений и дискуссий между Лондоном, Вашингтоном и Москвой. Несомненно, чрезвычайно важное положение, которое занимал сэр Хью[5], и в не меньшей степени личное доверие к нему лондонского начальства, способствовали тому, что он был столь хорошо информирован в военных и политических делах. Подтверждением тому служили глянцевые фотографии на моем столе.