Великие жены великих людей

Что я помню из детства? Взорванный мост, горящую реку… Помню дорогу — шоссе, по которому идет большая семья, и я привязана большим белым полотенцем к моему отцу. Видимо, наши войска отступали и мы вместе с ними. Мой первый — родной — папа погиб в 44-м году, успев получить орден Славы. Он был человеком, без сомнения, очень смелым, даже бесшабашным. Не всякий бы решился в то время взять замуж девушку, отец которой расстрелян как государственный преступник.

Еще больше маме повезло со вторым мужем — моим вторым папой. Он был очень известным литературным критиком, талантливым писателем. Константин Симонов, которого я знаю с шести лет, лично пригласил его в редколлегию «Нового мира», а еще папа работал завлитом театра Красной армии. Вернувшись с фронта, он, будучи в дырявых штанах, на одном кураже и таланте легко отбил мою хорошенькую маму от ее многочисленных ухажеров и увез в Москву. Так что в школу я пошла уже в столице. А мама перенеслась в совершенно новую, невероятную жизнь. И эта жизнь длилась до сорок девятого года, пока Александр Михайлович Борщаговский из ведущего столичного критика не превратился в ведущего космополита, попав под соответствующее Постановление партии, развязавшее ярый антисемитизм в стране. Даже есть известная карикатура Кукрыниксов, где мой второй папа изображен, как ворон на свалке. Я, помню, очень любила эту картинку в детстве рассматривать. Жизнь наша резко ухудшилась. В том числе и в материальном плане. Решив помочь семье, я придумала способ заработать денег. Взяла пачку печенья, разломала каждую печенинку пополам и пошла на улицу торговать. Торговля шла плохо, тогда я вспомнила, что у нашего лифта висит ключ и только если этот ключ вставить, лифт едет наверх. Я этот ключ отрезала, и стала всем предлагать подниматься к себе на этаж за деньги. Соседи, конечно, тут же сообщили об этом моим родителям — и про ключ, и про печенье. Надо сказать, что меня сильно не ругали, но однозначно запретили помогать семье. Вскоре мы остались без крыши над головой. Как только моего второго папу обвинили в космополитизме, нас тут же выкинули из квартиры на улицу. Просто велели собирать вещи и выходить. Идти было некуда. Вот и стояли с вещами на улице. Потом все как-то стало образовываться. Мама оказалась молодцом, опять встала во главе семьи, хотя ей было-то всего двадцать четыре года. Но надо было выживать, ведь в семье уже родилась еще одна девочка — моя сестра. Никогда в ту пору я не видела маму пригорюнившейся, никогда она не жаловалась, что нет денег.

2000 год. Первая экспедиция в Чехию

В это трудно поверить, но моего второго папу лишили всего только за то, что он был евреем и считал Шекспира драматургом, лучше советских сочинителей пьес. Его лишили работы, исключили из партии… Хорошо хоть не посадили! Меня отослали ненадолго в Киев пожить с бабушкой, но вскоре забрали обратно, потому что я устроила жуткую драку и избила в кровь одноклассницу за, что она сказала, что мой папа — враг народа. В Москве мы жить не имели права. Сняли комнату в Лосиноостровске, в деревенском доме, выращивали там с папой помидоры и картошку. Он не мог устроиться работать даже учителем в школу. От безнадежности стал писать, и к 53^_му году у него уже был написан роман. Как только Сталина не стало, вокруг нас захлопотали бывшие папины друзья и сослуживцы, помогая добыть жилье. Надо сказать, что долгие годы их не было: мои родители провели все эти годы с теми немногими оставшимися друзьями. Я почти всех их помню. Особенно Виктора Некрасова, в которого была влюблена. И, конечно, Константин Симонов. Он очень любил моего второго папу. Эта любовь на протяжении моей жизни, как я надеюсь, перешла на меня. А ведь Симонову было что терять, никакой пост бы не помог, если что. Сталинский каток давил и не таких титанов. Друзья, которые вдруг опомнились, таким образом просто хотели отмазаться от позора, потому что в душе они, конечно, переживали свое предательство. Родители их простили, а я долго помнила и не хотела даже пускать в дом некоторых из них.

Удивительно, но такая же история повторилась у нас с Лешей после запрещения «Лапшина». От нас отвернулась вся съемочная группа, все близкие друзья. Пока все это продолжалось, у нас в доме раздался один только телефонный звонок… Мы сидели в Сосново в полной изоляции. А после премьеры все резко изменилось. И Леша всех простил. Все снова стали приходить в дом, выпивать, гулять, закусывать. Сын очень злился, долго не мог простить папиных друзей. Как и я в детстве. Тогда моим родителям достались две небольшие комнаты в полуподвале, мы снова перебралась в Москву. Я смогла окончить школу и даже поступила в университет.