Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

Утром в понедельник 14 декабря гулом толпы и четким ритмом солдатских сапог заявила о себе Сенатская площадь. Вздрогнул Петербург будто от подземного толчка, и покачнулась на несколько часов пирамида императорской власти. Горстка отважных дворян и три тысячи солдат попытались изменить течение российской истории.

У Гром-камня — подножия «Медного всадника» — пролегла граница эпох. Только к исходу этого дня грянул на площади гром пушечный.

Картечь секла по солдатскому каре вокруг памятника Петру, по самому памятнику основателю города. В тот день на заснеженную площадь, на невский лед полилась кровь…

Через несколько дней поползли по Петербургу слухи о числе убитых. Называли тысячу человек только мирных обывателей. Для города, где 425 тысяч жителей, эта цифра страшна и огромна. Но, как выяснили потом историки, она не соответствует истине. Погибло намного меньше. Однако само появление подобного слуха свидетельствует о потрясении умов и воображения.

Пушечный гром, прозвучавший на Сенатской площади, прокатился по всей России и через многие десятилетия отозвался грозным эхом для императорской фамилии.

Тревожный декабрьский день Карл Иванович Росси провел, скорее всего, дома. Продолжал усердно трудиться над чертежами и рисунками. Сохранилось двадцать три листа эскизов и проектов для «Печальной комиссии». Пять из них датированы самим архитектором. На одном — «3 декабря 1825» — видимо, начало работы. На другом — «21 декабря 1825» — возможно, день окончания всех чертежей. И вдруг на проекте траурного убранства зала в Зимнем дворце и на двух чертежах катафалка даты. «15 декабря 1825». Что это — случайность или намеренная запись? Ведь именно 15 декабря в «Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям» было опубликовано лживое правительственное сообщение: «Вчерашний день будет без сомнений эпохой в истории России… Но провидению было угодно сей столь вожделенный день ознаменовать и печальным происшествием, которое внезапно, но лишь на несколько часов возмутило спокойствие в некоторых частях города… Начальствовали семь или восемь обер-офицеров, к коим присоединились несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их и кричали „ура!“… Пробыв четыре часа на площади, в большую часть сего времени открытой, не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных».

Это известие правительственное. Для российской провинции, где всегда свято верят печатному слову. Петербург знает истину другую. Всю ночь с 14 на 15-е полиция убирает трупы, засыпает кровавые пятна чистым снегом. Вокруг дворца — пикеты, кордонные цепи, пушки, нацеленные на ближайшие улицы. Ко дворцу все время подъезжают сани. Как в полицейский участок, свозят сюда арестованных дворян. Город затаился в тревожном ожидании.

Узнать подробности события для Карла Ивановича труда не составляет. О случившемся говорят в каждом доме. Многое могут поведать и помощники архитектора, и знакомые подрядчики, нанимающие работных людей для строений на Дворцовой и Исаакиевской площадях. Но главным и, пожалуй, самым осведомленным источником должен быть Григории Иванович Вилламов.

Секретарь вдовствующей императрицы знает очень много. А сейчас волею случая он в самой гуще событий. Его сын Артемий служил подпоручиком в лейб-гвардии конной артиллерии. В день 14 декабря вместе с прапорщиком Андреем Малиновским, младшим братом лицейского друга Пушкина, и прапорщиком Иваном Коновницыным он пытался возмутить солдат-артиллеристов и вывести их на Сенатскую площадь. Однако не хватило молодым людям настойчивости и решительности. Старшие офицеры обезоружили смутьянов и посадили их под арест. Теперь Артемий Вилламов вместе с единомышленниками находится в Петропавловской крепости.

Григория Вилламова и Карла Росси связывает старое знакомство, а может, и дружба. Ведь все пожелания Марии Федоровны о новых постройках или переделках в Павловске, Гатчине, на Елагином острове, в Зимнем дворце поступают к архитектору через секретаря. Он же следит за расходами и сроками исполнения работ. Теперь, растерянный и подавленный, Григорий Иванович мог, вероятно, искать сочувствия и утешения у старого приятеля. Наверное, старался всячески обелить заблудшего сына, так и не попавшего на площадь. Мог даже для сравнения поведать историю о «гнусного вида» штатском во фраке — Вильгельме Кюхельбекере, сыне покойного управляющего Павловском. Именно этот Вильгельм вместе с другими бунтовщиками бегал по Сенатской, размахивая палашом и пистолетом, и, представьте себе, даже целился в великого князя Михаила Павловича…

Заметим, что Марии Федоровне все же удалось спасти сына своего любимого секретаря. Николай Павлович в конце концов повелел освободить молодых артиллерийских офицеров, вычеркнул их из списка заговорщиков и даже начертал резолюцию: «Не желаю знать имен сих шалунов».