Великий день инков

— Идите, посмотрите на нее, но не будите. Она снова уснула. Ей стало легче. Признаюсь вам, коллега, я ей перелил кровь, свою кровь, и боялся. У меня первая группа, годится для всех, но, знаете, чего не случается...

— Вы влили ей свою кровь?

— Что же тут удивительного, — пожал плечами Бунч. — У вас вторая группа, у Ильи, кажется, тоже вторая, вы так говорили, а у меня первая. Не умирать же женщине!

Профессор Крутояр взял в свои ладони толстую руку Бунча, молча пожал ее. Что он мог ему еще сказать?! Добрый, ворчливый Бунч!

Капитан Пабло пришел под тент. У него замкнутое, немного сердитое лицо. В тоненьких складках у рта затаилась решительность. Он сказал, что надо оставить "Виргинию". Могут быть неприятности...

— Нет, нет, Василий Иванович, — запротестовал Бунч, услышав, чего хочет капитан. — Скажите ему: подождем еще час. Скоро проснется больная. Может, она поможет нам кое-что выяснить.

НА “ВИРГИНИИ” ПОЖАР

Путешественники собрались под тентом. Стояла невыносимая духота. Дважды налетал короткий тропический ливень. Грозовые, цвета синьки облака ползли из-за леса. Вспыхивали молнии. За густой дождевой пеленой прятался берег.

Затем внезапно, как по указанию таинственного дирижера, ливень прекращался, и солнце заливало золотыми лучами разморенную, окутанную туманом реку.

Пришел Сильвестр и принес завтрак: зажаренную рыбу пираруку и сухие лепешки из маниоковой муки. Есть не хотелось, но Крутояр первый, показывая пример, взял небольшой кусок рыбы и начал есть. Начали есть и другие. Надо было подкрепиться, им предстоял тяжелый день.

"Виргиния" печально прижималась к левому борту "Голиафа". Изредка, подхваченная волной, она терлась о деревянную обшивку корабля, словно напоминала о себе.

На ее палубе все еще лежало тело убитого матроса. Мушва кружила над ним.

— Сеньор Крутояр! — Послышался вдруг голос Пабло, и худощавая фигура капитана появилась под тентом. Широкополая шляпа совершенно сдвинулся ему на затылок.

— Опять новость? — Крутояр медленно поднялся с гамака.

— Да, сеньор, — быстро заговорил Пабло. — Если мы не освободимся от этой посудины, нам несдобровать. Вы посмотрите, что мои ребята нашли в ее отсеках.

Тотчас матрос-мулат ввел под палатку стройного индейца лет восемнадцати со связанными руками. Он был голый и имел на себе лишь узкий поясок на бедрах. Его глубокие темные глаза с ненавистью смотрели на Крутояра. Черные волосы, гладкие, словно смазанные жиром, доходили юноше до плеч.

— Я ему развязал ноги, а то он не мог идти, — сказал Пабло.

— Развяжите ему руки. Где вы его нашли?

Пабло рассказал, что индеец лежал в одном из темных закоулков трюма и Фернандо случайно зацепился за него ногой.

— Как вы думаете, кто он? — Спросил профессор.

Пабло пожал плечами. Откуда ему знать, что это за нехристь? Плохой индейский котенок!

И индеец вдруг, вскинув голову, воскликнул на хорошем испанском языке:

— Я не делал вам ничего плохого. Я хороший индеец племени арекуна. — И на его лице промелькнула тень надменного пренебрежения.

— Как тебя зовут, мальчик? — Спросил его доброжелательным тоном Крутояр.

— Я не могу сказать вам имени, сеньор, — ответил индеец, не меняя позы.

Юноша, очевидно, понял, что попал к людям, которые не желают ему зла, и немного успокоился. Крутояр говорил с ним по-отечески спокойно, рассудительно, приветливо улыбаясь в свои пышные усы. Олесь стоял перед ним и с восторгом ловил каждое слово.

Индеец, вероятно, не лишен был тонкого природного ума, в конечном итоге он не выдержал и скупо улыбнулся. Его настороженное лицо прояснилось, темно-коричневая кожа будто посветлела.

— Вы не убьете меня? — Переспросил он и, заметив на лице Крутояра подбадривающую улыбку, указал на "Виргинию". — Там сеньора... Убитая сеньора...

— Сеньора жива, — успокоил его Крутояр.

— Где сеньора?

— Она лежит в каюте. Ее ранили, она спит.

— А сеньор Джиордани? Я слышал, как они стреляли...

Индеец потянулся рукой к профессору. Он хотел знать всю правду. Что произошло с сеньором?

— Его убили.

Юноша недоверчиво посмотрел на профессора. И вдруг замкнулся в себе. Больше не спрашивал ни о чем, стал равнодушным и чужим.

Тогда Олесь взял индейца с детским простодушием за руку и сказал:

— Пойдем, арекуна, я дам тебе поесть.

Олесева сердечность, пожалуй, затронула в сердце юноши какую-то живую струнку. Между молодым индейцем и советским мальчиком сразу же пролег невидимый мостик доверия.

— Я не арекуна. Мои люди арекуна, — сказал он, направляясь за Олесем.

Тот подвел его к своему гамаку и достал из-под подушки надкусанный кусок лепешки. Индеец, как голодный волчонок, впился зубами в маниоковый хлебец.

— Я не скажу своего имени, ты не спрашивай, — бормотал он.

И снова из-за леса выползла грозовая туча. Молнии высекали небо, и на скуластое лицо индейца падали синие блики.

Крутояр склонился над Бунчем, который сидел в глубоком плетеном кресле.