Великий день инков

А сельва все труднее встает перед ними, и лианы, как живые, тянутся со всех сторон, свисают змеями, опутывают деревья лапами спрута, корчатся в воздухе. Лес такой причудливо большой, темный, немой, он так давит, наваливается на мозг, упивается зелеными глазами в сердце уже вовсе не чувствуешь ни ног, ни рук своих, ни своих легких. И кажется тебе, что это не ты идешь, не ты ступаешь по мягкой, прелой листве, а кто-то другой идет и слышит все, а ты — смотришь на него издали, следишь за ним взглядом, полным зеленой мути. Все здесь стерто, смешано, раздавлено весом великана. Влажные сладковато-тяжелые испарения словно смешались с черным мраком и проникают в кровь, как яд.

Только Тумаяуа идет свободно и легко, и не обращает внимания на лианы, на дурманно-сырой смрад, на зеленые глаза сельвы. Упругой походкой ступает он по едва видимой тропе, перепрыгивает со ствола на ствол, рубит тесаком густое переплетение лиан. И кажется, он совсем не устает, и эта беспрерывная игра в чехарду с лианами и ветвями как будто нравится ему. На его лице нет и следа истощения, тупого равнодушия. Наоборот, он все время жадно впитывает в себя игру окружающих красок, ловит какие-то тайные голоса пущи, радуется непостижимо-прекрасным звукам. Каждое движение, каждый жест его гибкого, бронзового, блестящего тела словно пронизан веселой беззаботностью. Изредка он останавливается, уверенно, твердо, неожиданно, и тогда все его существо каменеет, сливается с сельвой. Уже не различить ни рук его, ни очертаний головы, ни всей высокой, гонкой фигуры. Он растаял в мутно-зеленом потоке сельвы, в вечном потоке веков. Маленькая душа древнего воина будто впитала в себя все звуки и все шорохи сельвы, напряглась, возбужденно дрожит в ожидании. Глаза индейца ровно и властно смотрят в холодную тьму. Ищут чего-то, извлекают из глубины трущоб.

— Если сеньоры хотят, — говорит Тумаяуа, — я покажу сеньорам пещеру с таинственными знаками.

— Далеко отсюда?

— Тумаяуа не поведет сеньоров в болота, Тумаяуа хорошо знает дорогу.

Он поворачивает направо, прямо в зеленый забор, в густую влажную тьму, разрывает тесаком сетку лиан и выходит на небольшую поляну — глубокое озеро между кустистыми берегами леса. Ему не терпится, тело его вырывается на солнечный свет, сверкает матово и исчезает в рыжей, круто падающей стене.

— Прошу сеньоров сюда! — снова появляется его широкое, скуластое лицо и едва раскосые глаза под черными, ровно подрезанными волосами.

Это и есть пещера. Темный тоннель, заплетенный зеленью, ведет куда-то в непостижимые пропасти, под ногами чувствуется холодок каменных плит, на стенах — влага. Тумаяуа зажигает фонарик, и тьма сыро оседает по углам. Потолка не видно, стены мохнатятся призрачной тьмой, тишина невероятная, каменная тишина.

Кружок света бежит под ногами, упирается в какую-то грубо тесаную глыбу, дрожит на ней, как испуганный зверек. Около него появляется второй луч, третий, и вот уже все видят, как под теплыми светляками проступают едва уловимые буквы, высеченные на камне.

— Да тут целое завещание! — говорит Крутояр с затаенной радостью.

Самсонов смеется. Настоящее послание венерианских гостей к своим будущим потомкам. Пальцы географа жадно ощупывают каждый выступ, каждое углубители на каменной странице древнего манускрипта. Все собрались возле него, тяжело дышат, настороженно ждут.

— Это латинское письмо, — констатирует Крутояр. — Но разобрать его почти невозможно.

Теплые зайчата света испуганно прыгают с камня на потолок, на стены, на пол, ищут там уюта и снова возвращаются к каменному манускрипту.

— Миссионерский скит? Как вы думаете, Василий Иванович? — интересуется Бунч.

— Не думаю, — рассуждает вслух Крутояр. — Миссионеры выбирали себе приличные и уютные места. Пожалуй, мы наткнулись на стоянку какого-то древнего индейского племени, уже усвоившего испанскую "культуру". — Профессор поворачивается к проводнику. — Тумаяуа, ты не знаешь, какие люди были в этой пещере?

— Тумаяуа не знает этих людей, — отзывается индеец из мрака, где он стоит все время недвижимо и молча, не вмешиваясь в разговор белых сеньоров.

— И твои воины никогда не заходили в пещеру?

— Люди арекуна первые открыли ее. Великий вождь Палех забрал все, что принадлежало ему по праву распределения добычи.

Во как! Здесь была добыча! Что тут было, что забрал себе великий вождь Палех? Интересно, очень интересно?

Тумаяуа рассказывает: каменные стрелы, топоры, копья, много женских украшений.

— И больше ничего? Вспомни, Тумаяуа!

Больше он не может вспомнить ничего. Ведь тогда его еще и на свете не было. Великий вождь Палех покажет им все, когда они придут к нему в поселок. Он всегда показывает гостям вещи "таинственных духов".

Опять они идут лесом. Все труднее и труднее становится продираться сквозь заросли. Упорная сельва бросает под ноги путешественникам цели завалы гниющих, томно-сладких бревен, накрывает их шапками лиан.