Великий день инков

— Мы встретили "Виргинию", — сказал профессор. — Заброшенное судно, странное, страшное судно. Прибилось к берегу и будто кого-то ждало. Но, в конце концов, нас не интересуют заброшенные корабли. Это касается вас, комиссар. Разве не так?

Черный Себастьян подозрительно взглянул на Крутояра, провел взглядом его руку, невольно потянувшуюся к коротеньким усам.

— Вы говорите, что ланчия "Виргиния" стоит у берега? — Спросил он.

— Стояла, комиссар.

— Не понимаю. Почему стояла и почему не стоит сейчас? — тяжело поворачивая свинцовым языком, спросил раздраженно Оливьеро.

— Не стоит, так как не успели мы миновать ее, как она сразу же загорелась. Мы были поражены. Просто так, ни с того ни с сего, взялась пламенем. Будто кто заложил внутрь дьявольскую машинку...

Комиссар поднялся. Заметив, что гости хотят сделать то же, он жестом остановил их. Он еще имеет к ним дело. Одно небольшое дело.

По его тону Крутояр сразу понял, что сейчас комиссар скажет самое главное.

Себастьян Оливьеро уже не был склонен к шуткам и к преувеличенной вежливости. Он требовал правды. Что видели путешественники на "Виргинии"? Ведь они увидели убитую женщину, не так ли?

— Капитан Пабло взял к себе на борт какую-то раненую женщину, — сказал Крутояр, принимая вызов комиссара. — Мы перевязали ее. Если сеньор Оливьеро потребует от нас официальных свидетельств, мы удовлетворим его требование...

Подойдя вплотную к Крутояру, комиссар положил руку ему на плечо.

— Я хочу говорить с вами как джентльмен с джентльменом.

— Прошу.

— Меня интересует один вопрос. Если вы ответите на него, мы останемся друзьями.

— Слушаю вас, сеньор Оливьеро.

— Женщина не говорила вам ничего... так сказать, политического... вы понимаете меня... В стране неспокойно. Такие люди, как она, нарушают покой граждан, вызывают недовольство и, наконец, доводят дело до братоубийственных столкновений. Думаю, что вы не сторонник кровавых эксцессов и поможете предотвратить подобные неприятности.

Профессор развел руками. Он ничего не знал. Женщина не сказала им ни слова, которое можно было бы толковать в политическом смысле. Вообще, она все время была без сознания.

Профессор встал из-за стола. За ним поднялись Бунч и Самсонов.

Комиссар Оливьеро надел шляпу. Он был злым и хмурым. Шагнул к двери, вдруг остановился.

— Сеньор профессор, — сказал негромко, с нажимом на каждом слове, — я понимаю лучше, чем вы думаете. Мне не хотелось бы вам угрожать, но мое служебное положение обязывает предостеречь вас: вы зря торопитесь в дорогу! Я бы советовал вам подождать парохода и вернуться в Сьюдад-Боливар. Не забывайте, сеньор профессор, что сельва имеет свои законы!

Он напыщенно поклонился и вышел из хижины.

К ПОСЕЛКУ АРЕКУНОВ ДВА ДНЯ ХОДА

Экспедиция отправилась в путь с первыми лучами солнца. Тумаяуа торопил Крутояра. Он знал в этих местах все тропы и броды. Ему не раз приходилось ходить со своего поселка в поселок каучеро. Не более двух дней занял бы для него переход через дикие дебри. Но теперь с ним были белые люди. Слабые и беспомощные в сельве, они пробирались сквозь чащу слишком осторожно и медленно. Но это и не удивительно. Ведь они ни разу в жизни не встречали хозяина леса пумы, а об араньямону даже не слышали.

Правда, у белых людей был один револьвер, пара ружей и два мачете, подаренных капитаном Пабло. Кроме того, они умели пользоваться небольшим кружком из стекла и железа. Молодой сеньор, которого все звали Самсоновым, определял по нему восход солнца и край холодных ветров. Когда грозовая туча закрывала небо и в лесу становилось так темно, как в трюме ланчии, белые люди смотрели на крохотную живую стрелку, и она показывала правильный путь.

Однако надо было спешить. Если отряд апиака встретит их в сельве, им не избежать беды. Ведь воины Ганкаура были жестокими, умели драться и прибегали к коварным приемам нападения. Хотя они и не имели огнестрельного оружия, но своими стрелами, смазанными ядом кураре, нагоняли страх на всю округу.

— Не надо брать много еды, — говорил профессору Тумаяуа. — Легко ходить — далеко ходить.

Но сам он берет очень много еды. И всего, что может понадобиться в дальней дороге. Он хочет быть и носителем, и проводником, и добрым советчиком белых людей, которые еще там, на "Голиафе", стали ему друзьями. Сердце юноши отвергает мысль, что они — "аборисада", плохие иностранцы, о которых так часто говорит отец, те же "аборисадо", что погубили их страну и своей алчностью бросили тень печали на вечно веселое солнце. Не может быть! Тумаяуа верит веселому, доброму Олесю и его отцу, и товарищам его отца. И поэтому Тумаяуа выбирает легкий путь и в глазах его, обращающихся к белым братьев, столько строгой, земной заботы.