Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

Потом она наклонилась к зеркалу и, как на кинопробе, ничком упала на пол и зарыдала. Это было первое неуклюжее движение в ее жизни.

Глава 3. Все равно!

В течение следующего года Энтони и Глория стали похожими на актеров, расставшихся со своими костюмами и утративших гордость, чтобы продолжать на трагической ноте, так что когда мистер и миссис Хальм из Канзас-Сити проигнорировали их однажды вечером в отеле «Плаза», то лишь потому, что мистер и миссис Хальм, как и большинство людей, испытывали отвращение к зеркалам своей атавистической сущности.

Новая квартира, за которую они платили восемьдесят пять долларов в месяц, была расположена на Клэрмонт-авеню, которая проходит в двух кварталах от Гудзона в полутемном лабиринте Сотых улиц. Они жили там уже месяц, когда Мюриэл Кейн приехала навестить их ранним вечером.

Весна склонялась в сторону лета, и уже стояли безупречные сумерки. Энтони валялся на диване, глядя на уходящую к реке Сто Двадцать Седьмую улицу, в конце которой он мог видеть единственное пятно яркой зелени, обозначавшее сиротливый тенистый уголок на Риверсайд-драйв. По другую сторону водного пространства раскинулся Палисэйд, увенчанный уродливыми конструкциями парка аттракционов… Однако скоро наступит закат, и те же самые железные паутины обретут величие на фоне небосклона и превратятся в зачарованный дворец, возвышающийся над гладью сияющего тропического канала.

Энтони обнаружил, что улицы возле его квартиры были улицами, на которых играли дети, – улицами, лишь немногим более опрятными, чем те, которые он проезжал по пути в Мариэтту, но в целом того же рода, где иногда попадались шарманки или ручные органчики и прохладными вечерами многочисленные пары молодых девушек заходили в аптеку на углу, где продавалась фруктовая вода с мороженым, и грезили свои бескрайние грезы под низкими небесами.

На закате бессвязные восторженные крики играющих детей начали стихать у открытых окон, и Мюриэл, пришедшая в гости к Глории, обратилась к Энтони в полупрозрачном сумраке комнаты.

– Почему бы нам не включить свет? – предложила она. – Здесь становится призрачно.

Он устало встал и выполнил ее просьбу; серые оконные стекла исчезли. Энтони потянулся. Он погрузнел: его живот выпирал над поясом, тело стало более мягким и рыхлым. Ему было тридцать два года, и его ум превратился в мрачную и захламленную развалину.

– Хочешь немного выпить, Мюриэл?

– Нет, спасибо. Я больше не пью. Чем ты теперь занимаешься, Энтони? – с любопытством спросила она.

– В последнее время я только и занимался этим судебным иском, – равнодушно ответил он. – Он поступил в апелляционный суд, и дело так или иначе должно решиться к осени. Был некий протест насчет того, попадает ли это дело под юрисдикцию апелляционного суда.

Мюриэл щелкнула языком и склонила голову набок.

– Ну и дела! Никогда не слышала, чтобы разбирательство тянулось так долго.

– Они все такие, – вяло отозвался он, – все наследственные дела. Говорят, если дело решается меньше чем за четыре-пять лет, это исключительный случай.

– Ох… – Мюриэл отважно изменила курс. – Почему же ты не ходишь на работу, лентяй ты этакий?

– Куда? – резко спросил он.

– Ну, куда угодно. Ты еще молодой человек.

– Если это комплимент, то я весьма польщен, – сухо ответил он, а потом добавил с внезапной усталостью: – Разве тебя особенно беспокоит, что я не хочу работать?

– Меня не беспокоит, но это беспокоит многих других людей, которые говорят…

– Бог ты мой! – с горечью произнес он. – Кажется, что уже три года я ничего не слышал о себе, кроме диких бредней и благочестивых увещеваний. Я устал от этого. Если ты не хочешь нас видеть, оставь нас в покое. Меня не заботят мои бывшие «друзья». Мне не нужны визиты из милосердия и критика под видом добрых советов… – Он замолчал и добавил извиняющимся тоном: – Прошу прощения, Мюриэл, ты не должна разговаривать как благотворительница, которая работает с отбросами общества, даже если ты посещаешь представителей обедневшего среднего класса.

Он укоризненно уставился на нее налитыми кровью глазами, – глазами, которые когда-то были темно-голубыми и ясными, но теперь были слабыми, напряженными и испорченными чтением в пьяном виде.

– Почему ты говоришь такие ужасные вещи? – запротестовала она. – Ты говоришь так, как будто вы с Глорией принадлежали к среднему классу.

– А зачем делать вид, что это не так? Ненавижу людей, которые корчат из себя великих аристократов, хотя не могут даже создать такую видимость.

– Ты думаешь, что человеку нужны деньги, чтобы быть аристократом?

Мюриэл… испуганная демократка!

– Ну разумеется. Аристократичность – это лишь признание того, что определенные черты, которые мы считаем замечательными, – мужество, честь, красота и все остальное в этом роде, – лучше всего развиваются в благоприятной обстановке, где человеческий характер не искажается нуждой и невежеством.

Мюриэл закусила нижнюю губу и повела головой из стороны в сторону.