Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

Он подошел к одной из стен; осознав, что от него ожидают того же самого, Энтони встал и последовал за ним.

– Смотри!

Под печатным ярлыком «Американа» он выставил шесть длинных рядов книг в прекрасных переплетах и, очевидно, тщательно подобранных.

– Вот современные прозаики.

Тогда Энтони увидел подвох. Между Марком Твеном и Драйзером было втиснуто восемь незнакомых и неуместных томов: труды Ричарда Кэрэмела. Да, там был «Демон-любовник», но также семь других, одинаково ужасных, написанных без всякой искренности или изя- щества.

Энтони невольно взглянул на лицо Дика и заметил выражение легкой неуверенности.

– Разумеется, я поставил и собственные книги, – торопливо добавил Ричард Кэрэмел. – Хотя некоторые вещи довольно неровные; я писал слишком быстро после того, как заключил тот журнальный контракт. Но я не верю в ложную скромность. Разумеется, некоторые критики не уделяли мне особого внимания после того, как я достиг известности, но, в конце концов, дело не в критиках. Это лишь стадо овец.

Впервые за такое долгое время, что он едва мог припомнить, Энтони ощутил привкус старого и приятного презрения к своему другу. Ричард Кэрэмел продолжал:

– Как тебе известно, мои издатели преподносят меня как американского Теккерея. Это из-за моего романа о Нью-Йорке.

– Да, – с трудом согласился Энтони, стараясь выглядеть серьезно. – Полагаю, в твоих словах много правды.

Он понимал, что его презрение неразумно, и знал, что без колебаний поменялся бы местами с Диком. Он сам, как мог, пробовал писать совершенно неискренние вещи. Да и может ли человек пренебрежительно относиться к труду всей своей жизни?

В тот вечер, пока Ричард Кэрэмел сосредоточенно работал, то и дело промахиваясь по клавишам, щуря усталые разномастные глаза и занимаясь дешевой писаниной даже в те безрадостные часы, когда огонь угасает, а в голове все плывет от слишком долгой сосредоточенности, – Энтони, безобразно пьяный, лежал на заднем сиденье такси по пути в квартиру на Клермонт-авеню.

Избиение

По мере приближения зимы Энтони овладело некое безумие. Утром он просыпался таким нервным, что Глория чувствовала, как он дрожал в постели, прежде чем мог собраться с силами, чтобы добрести до буфета за выпивкой. Его характер стал невыносимым, кроме как под действием спиртного. Пока он грубел и разлагался под взглядом Глории, ее душа и тело отдалялись от него; когда он пропадал всю ночь, как случалось несколько раз, она не только не сожалела об этом, но даже испытывала нечто вроде мрачного облегчения. На следующий день он проявлял слабые признаки раскаяния и ворчливо-пристыженным тоном признавался, что, наверное, он стал слишком много пить.

Он мог часами напролет сидеть в большом кресле, стоявшем в его квартире, впадая в некий ступор. Даже его интерес к чтению любимых книг куда-то улетучился, и несмотря на постоянные препирательства между мужем и женой, единственной темой, которую они действительно обсуждали, было продвижение дела с завещанием. Трудно представить, на что надеялась Глория в сумрачных глубинах своей души и чего она ожидала от предстоящих огромных денег. Обстановка склоняла ее к превращению в гротескное подобие домохозяйки. Она, еще три года назад никогда не варившая кофе, иногда готовила еду три раза в день. Днем она много гуляла, а по вечерам читала – книги, журналы, все, что она могла найти под рукой. Если она теперь хотела завести ребенка, даже ребенка от Энтони, который интересовался ее постелью в пьяном виде, то не говорила об этом и не выказывала никакого интереса к детям. Сомнительно, что она смогла бы ясно сказать любому человеку, чего она хочет, – одинокая красивая женщина, теперь уже тридцатилетняя, укрывшаяся за непроницаемой запретной оболочкой, рожденной и сосуществовавшей с его красотой.

Однажды днем, когда снег на Риверсайд-драйв снова стал грязным, Глория, которая ходила в бакалейную лавку, вернулась в квартиру и обнаружила Энтони, расхаживавшего по комнате в состоянии тягостной нервозности. Его воспаленные глаза, обращенные к ней, были усеяны веточками кровеносных сосудов, напомнивших ей изображение рек на карте. На какой-то момент она увидела его внезапно и окончательно постаревшим.

– У тебя есть деньги? – сразу же поинтересовался он.

– Как… Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Деньги! Деньги! Ты говоришь по-английски?

Она проигнорировала его и прошла на кухню, чтобы положить в ледник бекон и яйца. Когда он особенно много пил, то неизменно пребывал в плаксивом настроении. На этот раз он последовал за ней и, стоя в дверях кухни, повторил свой вопрос.

– Ты слышала, что я сказал. У тебя есть деньги?

Она отвернулась от холодильного шкафа и посмотрела на него.

– Ты что, с ума сошел, Энтони? Ты знаешь, что у меня нет денег, если не считать доллара мелочью.