Великий Гэтсби (The Great Gatsby)

"Go on!"	- Вы шутите!
He started.	- Он чуть ли не подскочил - Господи боже мой!
"Why, my God! they used to go there by the hundreds."	Да ведь у него бывали сотни людей!
He took off his glasses and wiped them again, outside and in.	Он опять снял очки и тщательно протер их, с одной стороны и с другой.
"The poor son-of-a-bitch," he said.	- Эх, бедняга! - сказал он.
One of my most vivid memories is of coming back West from prep school and later from college at Christmas time.	Одно из самых ярких воспоминаний моей жизни -это поездки домой на рождественские каникулы, сперва из школы, поздней - из университета.
Those who went farther than Chicago would gather in the old dim Union Station at six o'clock of a December evening, with a few Chicago friends, already caught up into their own holiday gayeties, to bid them a hasty good-by.	Декабрьским вечером все мы, кому ехать было дальше Чикаго, собирались на старом, полутемном вокзале Юнион-стрит; забегали наспех проститься с нами и наши друзья чикагцы, уже закружившиеся в праздничной кутерьме.
I remember the fur coats of the girls returning from Miss This-or-That's and the chatter of frozen breath and the hands waving overhead as we caught sight of old acquaintances, and the matchings of invitations: "Are you going to the Ordways'? the Herseys'? the Schultzes'?" and the long green tickets clasped tight in our gloved hands.	Помню меховые шубки девочек из пансиона мисс Такой-то или Такой-то, пар от дыхания вокруг смеющихся лиц, руки, радостно машущие завиденным издали старым знакомым, разговоры о том, кто куда приглашен ("Ты будешь у Ордуэев? У Херси? У Шульцев?"), длинные зеленые проездные билеты, зажатые в кулаке.
And last the murky yellow cars of the Chicago, Milwaukee & St. Paul railroad looking cheerful as Christmas itself on the tracks beside the gate.	А на рельсах, против выхода на платформу, -желтые вагоны линии Чикаго - Милуоки -Сент-Пол, веселые, как само Рождество.
When we pulled out into the winter night and the real snow, our snow, began to stretch out beside us and twinkle against the windows, and the dim lights of small Wisconsin stations moved by, a sharp wild brace came suddenly into the air.	И когда, бывало, поезд тронется в зимнюю ночь, и потянутся за окном настоящие, наши снега, и мимо поплывут тусклые фонари висконсинских полустанков, воздух вдруг становился совсем другой, хрусткий, ядреный.
We drew in deep breaths of it as we walked back from dinner through the cold vestibules, unutterably aware of our identity with this country for one strange hour, before we melted indistinguishably into it again.	Мы жадно вдыхали его в холодных тамбурах на пути из вагона-ресторана, остро чувствуя, что кругом все родное, - но так длилось всего какой-нибудь час, а потом мы попросту растворялись в этом родном, привычно и нерушимо.
That's my Middle West-not the wheat or the prairies or the lost Swede towns, but the thrilling returning trains of my youth, and the street lamps and sleigh bells in the frosty dark and the shadows of holly wreaths thrown by lighted windows on the snow.	Вот это и есть для меня Средний Запад - не луга, не пшеница, не тихие городки, населенные шведами, а те поезда, что мчали меня домой в дни юности, и сани с колокольцами в морозных сумерках, и уличные фонари, и тени гирлянд остролиста на снегу, в прямоугольниках света, падающие из окон.
I am part of that, a little solemn with the feel of those long winters, a little complacent from growing up in the Carraway house in a city where dwellings are still called through decades by a family's name.	И часть всего этого - я сам, немножко меланхоличный от привычки к долгой зиме, немножко самонадеянный от того, что рос я в каррауэевском доме, в городе, где и сейчас называют дома по имени владельцев.