Великий государь

Пока пленники осматривались, сыновья Гонты принесли два деревянных топчана, грубо сбитый стол из досок, две скамьи. Потом Грета и Гуня принесли кой-какую утварь, ещё соломенные тюфяки, две конские попоны. Все молча, без суеты расставили по местам, словно исполняли подобное каждый день. Пока женщины налаживали быт, их мужья принесли две охапки дров и разожгли очаг — некое подобие камина. И лишь только запылал в очаге огонь, старший гусар велел всем покинуть каземат. Закрылись двери, загремели засовы, и митрополит Филарет с князем Голицыным остались вдвоём. Несколько мгновений они прислушивались к шагам за дверью каземата, а когда там повисла тишина, оба они, словно по команде, сели на топчаны и замерли — два усталых пожилых человека. И никто из них потом не мог сказать, сколько они просидели молча, в горести. Но в очаге прогорели дрова, и Филарет подкинул на угли несколько поленьев, тихо заговорил:

— Брат мой Василий, мы впали в уныние. Зачем? Возблагодарим Бога за то, что живы, что есть очаг, что нам никто не мешает молиться.

В сей миг загремел засов, и старшая из невесток, Грета, в сопровождении мужа принесла в корзине пленникам ужин. Она выложила на стол хлеб, лук, кусок холодной говядины, варёные яйца, горшок овсяной каши и крынку квасу. Поклонившись митрополиту, она молча направилась к двери. Филарет благословил её:

— Да хранит тебя Господь Бог, дочь моя.

Загремел вновь засов двери. Филарет позвал к столу князя Василия:

— Иди, брат, возблагодарим Всевышнего за то, что пробудил милосердие в душах тех, кто прислал нам пищу.

Прошло несколько дней тягостного заточения. Узников содержали строго и ни разу за прошедшие дни не вывели на свет Божий. С наступлением зимы в сыром каменном полуподвале с каждым днём становилось всё холоднее. И хотя по утрам в каземат приносили по две охапки дров, тепло в нём держалось недолго. Князь Голицын переносил холод и сырость очень тяжело, страдал от них и как не берёгся, простудился и страдал грудью, постоянно кашлял. По ночам он часто молился и просил Бога, чтобы тот прервал его дни страдания и жизни. Иногда Филарет слышал, как князь шептал: «Господи Боже милостивый, избавь меня от непосильных тягот бытия».

Митрополит как мог, пытался помочь одолеть князю муки заточения. Он отдал князю Василию свой кафтан из веретья, сам остался в лёгкой свитке. Ночью они ложились рядом, и Филарет согревал слабеющего Василия теплом своего тела. Когда в каземате появлялись стражи, он просил их проявить христианское милосердие и перевести князя Василия в сухое и тёплое помещение. Но поляки не внимали просьбе русского пленника.

Филарет и Василий потеряли счёт дням. Митрополит всё ещё прилагал силы, чтобы облегчить страдания князя. Но князь смирился со своей участью и день за днём угасал. Филарету же говорил:

— Друг мой любезный, владыко, пекись о себе. Тебя хватит вынести муки. Придёшь в мир и поведаешь, кто есть наши коварные враги, ляхи. — Каждое слово давалось князю с трудом, кашель душил его, но ему хотелось выплеснуть всё, что накопилось в душе за дни мальборгского заточения. — Скажи россиянам, что ляхи есть нелюди, отродья сатаны и дьявола. Мы держим их пленников в Ярославле в довольстве и здравии, они же терзают нас хуже зверей. Господи, покарай их громом небесным! — восклицал князь и надолго, на дни, на недели умолкал.

— Ты сам всё расскажешь россиянам, а я помолюсь за тебя, — отвечал Филарет и вставал на молитву. К несчастью, пленников всё больше донимали холода. Едва им приносили воду в деревянном жбане, как она замерзала. Дров с каждым днём стражи выдавали всё меньше. А морозы справляли рождественское и крещенское торжества всё веселее.

Но вот однажды, лишь только зима повернула на лето и холода пошли на убыль, в замке появился богослов-философ Пётр Скарга. Он приехал в тёплой карете, его сопровождали слуги и воины. В замке началась суета, лаяли собаки, ржали лошади, доносился в полуподвал глухой говор.

Петра Скаргу, худого, желчного, с хищным носом иезуита, встречал хранитель замка пан Гонта. Он с поклоном распахнул перед богословом двери своего флигеля, усадил к камину в гостиной.

— Святой отец, какая нужда заставила вас приехать в такую стужу? — спросил пан Гонта.

— Именем короля Сигизмунда велено мне наезжать сюда часто, — ответил с достоинством королевский посланец. — Потому приготовь мне в замке тёплые комнаты. Да поближе к узникам.

— Будет исполнено, святой отец, — ответил Гонта почтительно.

И вскоре над казематом, где сидели русские пленники, сыновья и невестки пана Гонты приводили в порядок покои для богослова.

Всё это движение в замке митрополит Филарет слышал, но не понимал его значения. Несколько дней в каземате появлялась только молчаливая, словно немая, Грета. Она приносила пищу, дрова и уходила, не проронив ни слова, не отвечая на вопросы. Филарет несколько раз пытался с ней заговорить, но женщина каждый раз обжигала его мрачным взглядом чёрных глаз, что-то буркала недоброе и уходила.