Великий канцлер

– Как ни странно, факт в том, что своей цели добились обе стороны. Революционерам, в основном эсерам, затеявшим эту манифестацию, нужен был кровавый повод для десакрализации царя и начала массовых революционных выступлений, а Великому князю Владимиру Александровичу требовалось припугнуть своего племянника-царя грозящим тому ужасным народным бунтом, одновременно запугав народ винтовочными залпами послушной ему гвардии. Эсеры справились с обеими своими задачами, инициировав революцию и сильно поколебав сусальный облик царя-батюшки, а вот Великий князь Владимир Александрович сумел запугать только монарха, ибо народ бушевал и сопротивлялся еще два года. Тут надо заметить, что и иудеи-эсеры (вроде того же Пинхаса Рутенберга), и великокняжеская камарилья страшно чужды русскому народу, который они обрекли на жертву, а потому не видят в нем живых людей, таких же, как и они сами. Правда, и нам тоже обе стороны одинаково мерзки. Бывшего Великого князя Владимира Александровича, как не подлежащего обычному суду, государыня-императрица самолично лишила всех прав состояния и засунула в самый дальний и пыльный угол Империи, остальные же участники той несостоявшейся в этом мире драмы находятся здесь, в соседних апартаментах Трубецкого бастиона. Бывший директор департамента полиции Лопухин попал сюда за соучастие в заговоре Владимировичей, Пинхас Рутенберг сидит у нас как видный эсер и руководитель террористической ячейки, а вот попа Гапона мои люди сцапали, можно сказать, нечаянно, как раз за связь с этими самыми эсерами. Что ж поделать, если почти все наши сотрудники являются чистыми исполнителями и не посвящены в тайны такого уровня…

– Евгений Петрович, – тихо спросил Красин, – скажите, а с какой целью вы обо всех этих тайнах рассказываете лично мне? Я, конечно, польщен, но все же нахожусь в некотором недоумении, какое отношение я имею к господину Гапону. Вы что, строите на меня в этом направлении какие-то планы?

– В некотором роде да, – ответил полковник Мартынов, – сам Гапон нам не сдался ни в каком виде, и в самое ближайшее время мы с господином Зубатовым или отправим его по этапу на стройки Сахалина, или сунем головой в крематорий, предварительно проделав в этой голове дырку. Каким будет конец этого человека, лично мне без разницы, настолько он мне противен. Но от него осталось, можно сказать, осиротевшее Собрание фабрично-заводских рабочих, и кто-то должен будет подобрать, обогреть и обиходить сироту, которая включает в себя несколько десятков тысяч человек. Так вот мы с Павлом Павловичем хотим, чтобы этим кем-то были именно вы…

– Ого, – присвистнул Красин, – масштаб, однако. Скажите, Евгений Петрович, а это обязательно должен быть я, а не кто-нибудь другой?

– А кто еще? – удивился полковник Мартынов. – Товарищу Ленину некогда, ему на пустом месте еще целое министерство организовывать. Сказать честно, это адский труд, да и уровень руководства таким вот профсоюзом он уже перерос. Товарищ Коба тоже занят – наши хотят, чтобы вдобавок к своей Семинарии он еще закончил Петербургский университет (разумеется, экстерном), и теперь ближайшие пару лет он сможет отвлекаться только на краткосрочные акции. Из известных нам деятелей вашей партии остаетесь только вы. Кроме того, Леонид Борисович, я и не знал, что у вас, большевиков, принято манкировать партийными поручениями. Мне почему-то казалось, что исполнительская дисциплина у вас все же на высоте…

– Евгений Петрович, – удивленно спросил Красин, – а с чего вы взяли, что вправе давать мне партийные поручения? На такое способен только ЦК нашей партии, или, в крайнем случае, товарищ Ленин…

– Вот оно как, – удивленно протянул Мартынов, – я с потрохами на блюдечке подношу вам организацию, в которой несколько десятков тысяч членов, а вы мне тут строите из себя гимназистку-недотрогу. Э, была не была; хотите, я сейчас свистну – и через полчаса товарища Ленина привезут прямо сюда на совещание по гапоновскому вопросу…

– А вот этого, Евгений Петрович, не надо, – мгновенно отреагировал Красин, – лучше я сам сегодня вечером зайду к товарищу Ленину в гостиницу и проведу с ним беседу в спокойной домашней обстановке. Обещаю, я выполню любое поручение, которое возложит на меня партия, поскольку исполнительская дисциплина у нас все же на высоте. Поэтому давайте встретимся завтра в то же время… а сейчас мне лучше идти, потому что я, наверное, сильно надоел вам своей настойчивостью.

– Разумеется, идите, – сказал Мартынов, берясь за колокольчик.

– Этого господина, – сказал он заглянувшему на звон служителю, – со всем возможным почтением вывести прочь с территории нашего богоугодного заведения…

[28 августа 1904 года, вечер. Санкт-Петербург, отель «Европа», номер снятый для семьи Ульяновых-Крупских.]