Великий лес

«До старости дожил… А счастья, радости вроде и не знал. Вечно какие-нибудь нелады, заботы, все кого-то или чего-то боишься, в чем-то сомневаешься и ждешь, ждешь… А чего — и сам не знаешь, спросит кто — не скажешь. То ли человеческая натура такова, то ли время во всем виновато, те крутые перемены, что идут внахлест одна за другой. Не успеваешь одного осмыслить, как уже наваливается, захлестывает тебя другое, еще более непонятное, грозное. И ты… ни о чем больше не думаешь, некогда тебе подумать — только бы уцелеть, к какому-нибудь твердому берегу прибиться, почву под ногами почувствовать. Забиться подальше, спрятаться, чтоб ничего не знать, не ведать. Так нет же, не дают. Втянут, закрутят, да так, что и не вырвешься. И пускай бы в самом деле об общем благе хлопотали, чтоб всем хорошо было. А то ведь каждый усердствует только ради себя, свои интересы блюдет. И в дураках не хочет остаться, нет, не хочет. Мелок по своей натуре человек! И все в мире словно нарочно так устроено, что не может он быть счастливым, не сделав несчастным другого, не обездолив его. Ты хочешь побольше земли… А где ее взять? Отнять у соседа. Даже если ты не отнимаешь готовое поле, а раскорчевываешь лесную делянку, все равно со временем обнаружится: ту поляну, которую ты облюбовал, кто-то облюбовал раньше, а ты его опередил. И так во всем, что бы ты ни взялся делать, куда бы ни ткнулся. Завистлив человек, ох завистлив! И чтоб хоть когда-нибудь этот голод свой утолил, сказал: все, мне больше ничего не надо. Как бы не так: достигнет одного — впереди замаячит, станет манить к себе другое. И забываешь уже обо всем — дотянуться бы, завладеть! И так всю жизнь, весь век свой. Мечешься от одного к другому, бьешься как рыба об лед, все тебе мало, все тебе чего-то хочется. А придет смерть и увидишь: ничего тебе не нужно. Наг приходишь на землю, наг и покидаешь ее, ничего с собою не возьмешь. И все твое старание, все хлопоты, вспышки гнева — зачем, к чему они? Зачем распалять себя, доводить иной раз до бешенства, не спать ночей, зачем рвать жилы — еще, еще! Неужели, чтобы износиться, поскорей загнать себя в могилу, на тот свет? А войны эти, заварухи разные — они зачем? Родился человек — и живи, как тебе хочется, как тебе мило. Охота воевать — воюй. Но меня… не трожь. Дай мне жить, как я хочу. Так нет же! Сам воюет и тебя вынуждает, чтоб воевал. Пляши под чужую дудку, делай, что тебе велят, что приказывают. Если б хоть человеку долгий век… А то ведь… Только-только, кажется, на свет народился, на свои ноги встал, говорить научился… И не жил, кажется, только собирался пожить, а глядь — состарился, на тот свет пора. Не жизнь, а миг, всего один миг! И вспомнить нечего, кроме ссор, грызни, неприятностей. Зачем тогда было рождаться? Неужели только на муки?.. И кто виноват, что жизнь человеческая так скверно устроена? Бог? А может, сам человек? Очень уж жаден он, всего-то ему хочется. Утроба ненасытная! И главное — желания у каждого свои, особенные, не такие, как у других. И каждый полагает, что его желания — самые справедливые, самые законные. И не знает же, не знает человек, чего он хочет. Сегодня — одного, завтра — другого. И это другое порой совсем противоположно тому, чего раньше хотел. Неразбериха, дерганье… Не оттого ли, что сам человек угомону не знает, не может он не только над миром встать, но и с самим собою совладать? И к чему, к чему все это приведет? Людей с каждым годом все больше — больше и суеты, неразберихи… А теперь… Теперь выплывают на поверхность бабаи… Что у этих на уме, до чего доведут людей?.. А тут еще немцы, чужаки… Что будет, что ждет и меня, и всех-всех впереди?..»

Задумавшись, Николай не видел, как с сосны скользнула по коре белка, прошуршала по хвое, нашла нанизанные на прутик боровики. Один, второй надкусила, потом присела на задние лапки, как бы пытаясь снять с прутка боровик. Боровик не снимался. Белка переметнулась к другому концу кукана, встряхнула головкой, подняла трубой огненно-рыжий с черным отливом хвост, закружилась, заюлила на одном месте. Этим и привлекла внимание Николая.

«Ишь ты, какая смелая, — залюбовался белкой Николай. — Нашла топор под лавкой. Я что, для тебя грибы собирал? Интересно, что ж ты с ними сделаешь?»

Но белке, видимо, наскучило возиться с грибами. Она снова шмыгнула на сосну, быстро-быстро взбежала по комлю к верхушке. С ветки на ветку — только рыжий хвост огоньком мелькал среди зелени — перелетала на ту сторону, где был сосняк. Спустилась на самую нижнюю ветку, долго к чему-то присматривалась быстрыми и черными, как угольки, глазенками. И спрыгнула на землю.

Только теперь Николай увидел, что там, куда спрыгнула белка, сидел еще один боровик, которого он не заметил. И не какой-нибудь замухрышка, а большой, рослый, с толстой белой ножкой и широкой, слегка выгнутой вверх черной шапкой, притрушенной рыжей сухой хвоей. Рядом с ним примостился и еще один — поменьше и, должно быть, помоложе. К нему-то и устремилась белка.