Великий лес

И к тому немцу, которого однажды ночью привезли в больницу и поместили в отдельной палате, Тодор Прокофьевич шел с единственным желанием: помочь человеку. Немец стонал, ойкал, вскрикивал от боли. Тодор Прокофьевич неплохо знал немецкий, потому не прошло и нескольких минут, как больной успокоился, показал рану на левой ноге — задела красноармейская пуля, когда переходил границу. Ранение было не из самых тяжелых, и правильно, что немца не положили в Бресте, а привезли в Минск. Тем более что сам немец требовал, чтобы ему предоставили возможность поговорить с глазу на глаз с кем-либо из высшего советского командования. Но в Минске ему, бедняге, не повезло — схватило живот, поднялась температура. Пришлось доставить в больницу. Тодор Прокофьевич сразу же определил пищевое отравление, дал больному кипяченой воды, заставил прополоскать желудок. И когда немца отпустило, они проговорили добрых два часа. Тодору Прокофьевичу было интересно знать, что вынудило немца вдруг оставить своих и перебежать к нам, в Советский Союз. Словно боясь, что ему не удастся, не хватит времени рассказать все, что нужно, немец — звали его Пауль Генц — довольно сбивчиво поведал: он коммунист, отец его тоже был коммунистом и погиб, защищая Баварскую советскую республику. Перейти границу заставила его новость, услышанная от приятеля, который работал при штабе: получен приказ Гитлера напасть на Советский Союз, развязать новую войну. Он, Пауль Генц, немец, да, но он против этой войны, ибо война приведет к огромным жертвам и разрушениям. Он за то, чтобы немцы и русские жили в мире и дружбе, и потому счел своим интернациональным долгом сбежать из гитлеровских окопов, передать все, что ему известно, командованию Красной Армии. Командование, он надеется, примет, пока не поздно, необходимые меры, чтобы предотвратить эту войну. Война не должна начаться… Есть же договор о мире и ненападении… Если же не удастся избежать войны, надо так встретить фашистов на границе, чтоб они и десятому заказали нападать когда-либо на Советский Союз… Именно с этими мыслями он, Пауль Генц, рискуя жизнью, переходил границу. Но здесь, в Советском Союзе, его не допускают к высшему командованию. Допрашивают командиры среднего ранга, называют нытиком и чуть ли не провокатором. И это очень огорчает его, Пауля Генца. Он же коммунист, он желает добра и только добра советским людям, строящим социализм — светлое будущее всего человечества…

Немец и своими взглядами, и какими-то чертами характера очень импонировал Тодору Прокофьевичу, и тот принял решение помочь ему, тем более что дело было государственной важности. Утром связался по телефону с другом детства Лапицким, работавшим в Центральном Комитете Коммунистической партии Белоруссии, и, когда через час они встретились, рассказал ему все, что услышал от немца. Лапицкий понял тревогу друга, помог ему встретиться еще кое с кем из руководителей, которые попросили его, Тодора Прокофьевича, изложить весь разговор с Паулем Генцем на бумаге. Он охотно это сделал, после чего отправился домой. И тут ему позвонили из больницы, сказали: во время его дежурства исчезли какие-то очень дорогие лекарства и спирт…

Поехал в больницу.

Домой вернулся уже в сумерках. Вернулся усталый, но, как всегда, в хорошем расположении духа. Удалось и сведения, полученные от немца-перебежчика, передать куда надо, и с пропажей разобраться, найти виновного. Поужинав, завалился спать. Уснул, едва коснувшись головою подушки. Снилось ему, будто он пас стадо и потерял корову с телушкой, да не чью-нибудь, а свою, и он все метался по лесу, искал, звал, но безрезультатно…

Стук в дверь услыхал тотчас же. Вскочил, бросился отворять…

Собрался быстро, так как был привычен к срочным ночным вызовам. Одно лишь мучило, вертелось на языке: «Надолго ли? И почему, за что?»

Первая беседа с начальником, к которому его привели, успокоила Тодора Прокофьевича. Ему сказали, что с немцем, с которым он разговаривал, не все ясно, и просили помочь до конца разобраться. Он без раздумий согласился, но, зная свою жену, ее мнительность и склонность к беспочвенным страхам, в свою очередь, попросил предоставить ему возможность повидаться с нею, поговорить. Такую возможность ему предоставили, но жену — Тодор Прокофьевич это почувствовал — он нисколько не успокоил, наоборот, еще больше насторожил, поверг в смятение…