Великий лес

Прошел месяц, начался второй, а его, Тодора Прокофьевича, все не отпускали и не отпускали, хотя с тем злополучным немцем вроде и разобрались. Никакой он не провокатор, честнейший человек и по взглядам, по поведению настоящий коммунист. А вот верить ли тому, что он говорил о готовящемся нападении Гитлера на Страну Советов, о близкой войне?.. Тут можно отнестись по-разному. Это могло быть правдой, но могло и не быть. Преднамеренно могли ввести в заблуждение немца-коммуниста, зная, что тот поспешит в Советский Союз, не преминет поставить командование Красной Армии в известность о предстоящей войне. Чтобы держать весь советский народ в напряжении, чтобы мы не наращивали темпы социалистического строительства, а готовились к войне. Да и чтобы панику посеять, неуверенность. Сам немец-перебежчик не видел, не читал документа, будто бы присланного в штаб, а лишь слышал о нем от приятеля. А кто тот приятель? Возможно, агент абвера, СД?.. Пауля Генца, как только зажила его рана, увезли куда-то дальше. Казалось бы, не было нужды задерживать и Тодора Прокофьевича, но всякий раз, когда он намекал об этом, его уговаривали не спешить — он, дескать, может еще понадобиться и как врач, и как человек, владеющий немецким языком. Да и самому ему лучше побыть пока подальше от любопытных ушей, ибо если он попадет снова в больницу, встретится со знакомыми, пойдут расспросы — где был, что делал? Еще скажет что-либо не так, проговорится, а это… гм… нежелательно. Сообщение немца-перебежчика должно оставаться в тайне. По крайней мере, до названного им дня, когда фашисты должны якобы напасть на Советский Союз. Ом, Тодор Прокофьевич, попросил разрешения снова повидаться с женой. Но тут неожиданно выяснилось — жены с дочерью в городе нет. «Где же она?» Этого никто не знал, никто не мог ему сказать. Тодор Прокофьевич забеспокоился, вспомнил сон, который видел, в последнюю свою ночь дома. «Корову потерял…» Те люди, от которых зависела судьба Тодора Прокофьевича, пытались успокоить его: найдем, мол, жену и дочь. Однако проходили день за днем, а ничего определенного о семье Тодору Прокофьевичу не сообщали. В конце концов, его отпустили, дали несколько дней отпуска на поиски семьи — тебе, мол, виднее, где она может быть.

Ни соседи, ни знакомые ничем не смогли помочь Тодору Прокофьевичу: сами не знали, куда направились его жена и дочь. «А может, в деревню уехали? К моим родным?!» Накупил гостинцев, махнул в деревню, благо она была не так и далеко — в Пуховичском районе. Но и там, дома, ничего не знали о Вере Семеновне с Тасей. Вернулся в город, зашел к Лапицким — старики Лапицкие передали кое-что для сына, Петра. И от Петра Петровича услыхал такое, во что не сразу поверил: тот видел Веру Семеновну не где-нибудь, а на Полесье, в деревне Великий Лес. Ехать туда? Но как? Отпуск кончился, надо выходить на работу. Петр Петрович посоветовал написать в Великий Лес. «Получат письмо, будут знать, что ты на свободе, сами в Минск примчатся». В тот же день отправил письмо…

На работе одни смотрели на него с сочувствием, другие — с недоверием. Но что почти всех удивляло, приводило в недоумение — то, что он почти ничуть не изменился, был по-прежнему весел, жизнерадостен. Чтобы заглушить тревогу и боль по семье, он полностью отдался работе, дневал и ночевал в клинике. Это и спасло его от гибели, — в ту ночь, когда немецкие самолёты бомбили Минск и бомба угодила в дом, где он жил, Тодор Прокофьевич был в больнице. Назавтра, узнав, что ходить ему больше некуда, дом разрушен, он и совсем переселился в больницу — поставил раскладушку в кабинете, где принимал больных, там и проводил ночи. Да и при всем его желании, даже если б дом не был разрушен, если б миновала его бомба, ходить домой ночевать он бы не смог: непрерывным потоком поступали все новые и новые раненые — мужчины, женщины, дети. Приходилось подолгу простаивать у операционного стола, бегать из палаты в палату, успокаивать одних, приходить на помощь другим. А тут еще неудачи на фронте — немцы стремительно приближались к Минску. Не раз вспомнился немец-перебежчик, его предупреждение. «А мы не верили…» Город был уже весь в огне, в дыму, в руинах — бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. Горели университетский городок, вокзал, горели заводы, фабрики. Одни из жителей уходили в беженство, другие не знали, что делать. Началась паника: кто-то уверял, что немцы уже в городе, кто-то спорил — нет, пока еще под городом, но через день-два будут здесь. В больницу поступили раненые красноармейцы. Прошел слух — надо и больнице готовиться к эвакуации.