Великий лес

В больнице стало свободнее. Но возникли новые трудности — кончался запас медикаментов и продовольствия. Немцы стали наведываться чуть ли не каждый день, и Марина Степановна предупредила Тодора Прокофьевича, чтобы был с ними предельно осторожен: они что-то выискивают, в чем-то подозревают его. Однако он держался по-прежнему независимо, говорил обо всем, о чем его спрашивали, весело, с юмором. Признался как-то, что нечем кормить и лечить больных. Ему посоветовали обратиться в городскую управу. «А что, есть такая?» — удивился Тодор Прокофьевич. «Есть», — ответили ему. Что было делать? Пришлось обратиться. В городской управе не столько заинтересовались больницей, сколько самим доктором. Кто он, где работал, не он ли какое-то время сидел при большевиках в тюрьме? Тодор Прокофьевич рассказал о себе. Больнице никто ничем не помог, единственное, что было сделано, — Тодора Прокофьевича назначили ее заведующим, как бы главным врачом. Марина Степановна была довольна этим назначением. «Чем кто-либо чужой, так уж лучше вы». — «Но ведь это вроде сотрудничества с фашистами». — «Если вы и в дальнейшем так будете с ними сотрудничать, как до сих пор, то это не им на пользу, а нам… И чтобы вы не терзались, не переживали, я сведу вас кое с кем…» И свела — с тем самым знакомым, которого Тодор Прокофьевич так счастливо встретил однажды на улице и которого видел в гостях у Петра Петровича Лапицкого. Тот не назвался и не сказал ничего о себе. Сказал другое: партия доверяет Тодору Прокофьевичу и просит, чтобы он дал согласие возглавить больницу. «Наши люди должны быть повсюду, мы всё должны знать. Не забывайте — мы были хозяевами на своей земле и будем. Даже при оккупантах, захватчиках. И служить вы будете не им, а Родине. А если говорить точнее — вместе будем бороться с фашистами, бить их с той стороны, откуда они не ожидают».

Работы прибавилось, появились иные обязанности сверх обычных, врачебных. Но Тодор Прокофьевич работы никогда не страшился, делал все, что требовалось, легко, весело, будто играючи. Ибо во всем, за что бы ни брался, видел смысл. Знал: победа над врагом сама по себе не придет. Только борьба, борьба тысяч и тысяч, упорная, жестокая и целеустремленная, может привести к победе. И каждый должен делать свое дело, делать то, что поручила ему партия, и тем самым вносить свою лепту в общую борьбу.

По привычке, когда выпадала свободная минута, выходил из больницы, шел туда, где совсем, кажется, недавно стоял дом, в котором он жил, жила его семья — жена, дочь. Ни дома, ни семьи не было. Дом разрушила бомба, а семья… Кто скажет, где сейчас его семья? «Скорее всего, не получили моего письма и никуда не уезжали, остались там, в Великом Лесе, — думал Тодор Прокофьевич. — И ладно. Там им будет не хуже, чем здесь, в Минске».

Но ждать, что не сегодня завтра жена с дочерью придут, объявятся в городе, не переставал. Правда, порою одергивал себя: «Сейчас я один, ничем не связан, рискую только собой, своей жизнью. А если рядом будут они?.. Из-за меня и над ними нависнет опасность». В конце концов, рассудил: «Будь что будет. Вернутся в Минск — хорошо. Не вернутся — тоже ладно, после, если живы будем, увидимся, повстречаемся…»

Время шло, приближалась осень, а ни жена, ни дочь в городе не появлялись. Так, во всяком случае, считал Тодор Прокофьевич. «Будь они здесь — нашли бы меня, в больнице нашли бы», — думал он. И со временем прекратил свои походы к разрушенному дому. Другие, совсем другие маршруты были теперь у Тодора Прокофьевича. Не всегда можно было встретиться с нужными людьми в больнице. Приходилось делать «визиты» на дом. На это требовалось время. А его-то, времени, как раз и не хватало, чтобы всюду успеть и все сделать…

IV

Плохо, неуютно было Костику в Великом Лесе, никак не сиделось в хате. Душа куда-то рвалась, а куда — и сам не знал. Не туда ли, куда уехала, ничего ему не сказав» Тася, — в город, в далекий и такой манящий Минск?

Давно шла война, людей все больше и больше охватывали беспокойство и тревога, а Костик жил тем же, чем и прежде, — мыслями о Тасе, о том, где она сейчас и что делает. Иной раз ему казалось: она счастлива, влюблена в кого-то и проводит дни и вечера с этим милым ей человеком. Потом вдруг вспоминалось: ведь идет война и Тасю могли ранить, а то и убить фашисты. Тогда он не спал и думал, думал, как ей помочь, как спасти. «Не надо было уезжать из Великого Леса, — закрадывалась мстительная мысль. — Осталась бы — и ничего бы ей ниоткуда не угрожало. А на худой конец, я защитил бы…» Мерещилось — он, Костик, набрасывается с кулаками на Таенного обидчика, бьет его по морде, топчет ногами… Или несет окровавленную Тасю на руках, ощущает ее дыхание, тепло беспомощного тела… Тася раскрывает глаза, видит его, Костика… Видит и не верит, что это он. «Костик, Костик», — шепчет и опять закрывает глаза. А он, Костик, несет и несет Тасю на руках, спасает от опасности, от врагов…