Великий Моурави 2

Только дон Педро тяжелым ботфортом наступил на атласный туфель сэра Ралея и

Иван Хохлов пустил в черную бороду крепкое слово.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В серебристых зарослях пшат послышалось гордое пофыркиванье. По узкой

тропе медленно шли выхоленные кони.

Впереди на Джамбазе, слегка придерживая поводья, ехал Саакадзе. Рядом

на золотистом жеребце - старший сын Георгия, Паата.

Немного позади на скакуне гордо восседал Эрасти, а на обочинах дороги с

трудом сдерживали горячих коней Арчил и девятнадцать преданных

телохранителей, выросших в доме Саакадзе и прибывших с ним в Исфахан.

Некогда они были спасены Георгием в Ананури от турецких купцов.

Всадники повернули направо и выехали на прогалину.

Хлопковые поля тянулись до синей полоски, где, казалось, усталое небо

припадало к земле. Арыки с медленно переливающейся мутной водой перерезали

поля на ровные четырехугольники. И на всем пространстве, куда доставал глаз,

маячили в солнечных лучах серые силуэты с куполообразными шапочками. Здесь

шла вечная борьба с солнцем и землею за кусок черной лепешки и глоток

прохладной воды.

Георгий откинулся в седле, остро всматриваясь в даль. Он вспомнил

приказ амаранов снова увеличить подать с хлопка и риса для обеспечения

надвигающихся войн. Георгий задумался. И на границах узбекских земель, и в

северной Индии, и в турецких пашалыках, и в долинах Грузии он видел одни и

те же заскорузлые руки, приносящие богатства ханам, раджам, бекам и князьям.

В памяти Георгия ожили стоянки в далеких степях, в пальмовых лесах, на

отрогах настороженных гор, в оазисах солончаковых пустынь. И всюду в ночной

мгле он слышал разговоры воинов. Одни, разрубая грубое мясо, обугленное на

кострах, или снимая с огня медный котел с кипящим бараньим жиром, говорили о

добыче ханов, об обильных яствах, мягком ковре или о красивой женщине.

Другие мечтали о кувшине с монетами, открывающими дорогу к Мекке и торговле.

Но их заглушали скупые, отрывистые слова: вода, рис, верблюд, хлопок, соха,

конь.

Слушал он и другие разговоры.

В шелковых шатрах, в полосатых палатках восседали на мягком ковре за

изысканной едой надменные сардары, серхенги и минбаши - тысячники.

Иные из ханов фанатично напоминали о круге неба, опоясывающем землю, на

котором начертано предопределение, неотвратимое для каждого человека, и

призывали к пренебрежению земными благами во имя неувядающей истины

Магомета. Другие с упоением спорили о битвах, приносящих военную славу и

бессмертие, подобное фигурам победителей, высеченным на Нехшеростемской

скале.

Но их заглушали алчные слова: золото, власть.

Паата нетерпеливо поглядывал на погруженного в думы Георгия. Потрепав

густую гриву Джамбаза, Паата нарушил молчание:

- Знаешь, отец, я больше всего люблю наши конные выезды. Жаль, ты не

очень часто даришь мне свое внимание.

- Мой Паата, я стремлюсь приблизить наши конные выезды к дорогам Носте.

Ты спрашивал, такие ли облака в нашей Картли? Нет, мой сын, не такие... В

Иране они, как распустившийся хлопок, свешиваются с бирюзового неба. У нас

облака дымчатыми клубами скользят по изломам гор и падают с крутых выступов

крупным дождем в ущелья и долины. На этих выступах росла моя любовь к

Картли, и когда бушующий ветер ломал стволы деревьев и стремился сбросить

меня в пропасть, я душою смеялся. Разве можно навеки прикованного, как

Амирани, сбросить с вершин Грузии?! Там каждая мысль от высоты становится

возвышеннее.

- Отец, мой большой отец, как бы я хотел на тех вершинах, подобно тебе,

бороться с буйными ветрами.

- Мой Паата, никогда не делай того, что уже сделано другими. Стремись к

новому, только тобою обдуманному, тобою решенному. Завоевывай своими

мыслями, и если даже на этом пути постигнет неудача, тебе скорее простят,

чем удачу, другими предрешенную... Мой Паата, к тебе обращаю свои чаяния.

Недаром в долгие часы наших бесед я рассказывал о сокрушительных нашествиях

на Грузию хазар, арабов, сельджуков, монголов, персов и турок. Не раз враги

превращали в обломки и пепел наши города, не раз Грузия спускалась по

окровавленным ступенькам и в потемневших реках отражалось ее скорбное лицо.

Но грузин всегда умел отомстить врагам и, вновь поднявшись на вершины,

возрождал свой очаг и гордо смотрел в будущее. На тебя возлагаю большие,

сложные дела, сложнее, чем власть над царством. Ты должен управлять не

каменными городами, а волей и чувствами живых людей, которые создают и

разрушают эти каменные города... Властелин человеческих желаний - вот

вершина, к которой должен стремиться мой наследник, будь это даже и не мой

сын.

- Клянусь, отец, Паата никому не уступит права быть продолжателем твоих

великих деяний. Я глубже других проник в намерения моего отца. Знай, если

тебе когда-нибудь понадобится жизнь Паата, бери ее, не задумываясь.

- Твоя жизнь принадлежит не Георгию Саакадзе, любимый Паата. Она

принадлежит твоей родине, непокоримой Грузии.

- Каждое твое слово, мой отец, как драгоценный камень ломится в кольцо