Великий Моурави 2

Саакадзе, расстаться с единственной фамильной драгоценностью.

Саакадзе уверял - в кольце замкнется судьба царевича, а сабля,

подаренная Сефи-мирзе, родит тысячи сабель, и тогда он, Хосро, сумеет занять

в Грузии подобающее Багратиду место.

Хосро неоднократно выслушивал туманные намеки Саакадзе, и беспокойные

видения все чаще тревожили его сон.

Нет сомнения, что шах Аббас уже одобрил дальновидный план. Хосро принял

магометанство, и шаху выгодно будет посадить на картлийский престол

правоверного, надежного проводника политики Ирана.

Вот почему Нугзар Эристави, владетельный князь Арагвский, угадывая

намерения Саакадзе, с особым уважением смотрит на своего зятя.

Обмениваясь любезными пожеланиями с Саакадзе, Пьетро делла Валле

вспомнил свое посещение загадочного полководца. Вспомнил Русудан,

воскрешающую легенду об амазонках, ее сыновей - отличных наездников и

стрелков и не по годам вдумчивых собеседников. Вспомнил особенно

понравившегося ему Папуна, смотрящего на мир сквозь смех и солнце. Он,

Пьетро делла Валле, решил не возвращаться в Рим, не посетив Грузию.

За другим столом Иван Хохлов и Богдан Накрачеев в алтабасовых кафтанах

и широких казацких шароварах горделиво сидели рядом с Карчи-ханом, напротив

чопорного сэра Ралея. Прислужники едва успевали подносить блюда послам

атамана Заруцкого. Послы ели с легкой душой. Утром они, наконец, были

приняты шахом, милостиво объявившим им свою волю помочь Марине Мнишек и

атаману Заруцкому.

Хохлов и Накрачеев наливали полные чаши душаба - опьяняющего напитка, -

крепости ради сыпали туда горстями индийский перец. Залпом опоражнивали чаши

и заедали напиток целой индейкой или бараньим окороком.

На них смотрели с восхищением. Сэр Ралей даже перестал есть и отодвинул

серебряную тарелку. Англичанин решил поразить Лондон рассказом о русском

напитке, который он попробовал в Исфахане. Но из присущей ему осторожности

сэр Ралей всыпал в душаб только ложечку индийского перца. Помешав, он,

подражая русским, залпом опорожнил серебряную чашу. Крупный пот выступил на

лбу сэра Ралея, он жадно силился вдохнуть воздух и выпученными глазами долго

смотрел на Хохлова. С трудом вынув клетчатый платок, он стал вытирать

хлынувшие слезы, бормоча по-английски:

- Бог мой, какой варварский напиток!

Дон Педро, откинувшись на подушки, бесцеремонно хохотал и тут же решил:

"если русским понадобится помощь в поединке, моя шпага будет к их услугам".

Эреб-хан поспешил развеселить шаха рассказом о бедствии английского

путешественника.

Посмеявшись, шах послал с везиром по пяти золотых туманов Хохлову и

Накрачееву.

Еще одно лицо приковывало любопытные взоры. Кахетинский царь Теймураз,

недавно похоронивший любимую жену Анну Гурийскую, прибыл в Исфахан по

приглашению шаха, якобы пожелавшего утешить своего воспитанника в тяжелой

потере.

Ханы помнили, как много лет назад, по настоянию шаха, кахетинский царь

Давид прислал своего сына Теймураза к шаху Аббасу, пожелавшему воспитать

будущего царя Кахети в духе магометанства.

Шаху понравился умный царевич, одинаково ловкий в метании копья и слов.

Он решил обратить воспитанника в магометанство, но во всем послушный

Теймураз твердо отклонял домогательства персидского духовенства. Он понимал,

что христиане-кахетинцы никогда не доверятся царю-магометанину.

Во время спора о преимуществе магометанского рая над христианским

пришло известие об убийстве царя Кахетинского, и Теймураз, получив

наставления шаха Аббаса, поспешил в Кахети. Несмотря на пятнадцатилетний

возраст, Теймураз, как прямой наследник, занял кахетинский престол.

Прошло десять лет, и трудно было узнать в возмужалом Теймуразе пылкого

царевича. Что заполнило молодость Теймураза? Свист лезгинских стрел, лязг

сабель янычаров и звон чаш на его свадьбе с дочерью владетельного князя

Гурийского Мамия Первого.

Теймураз тайно содрогался при каждом вопросе шаха о его двух сыновьях -

Леоне и Александре и с тяжелым сердцем согласился на свой брак с близкой

родственницей.

Погруженный в думы, Теймураз не заметил, как закончилась пантомима

"Смерть несчастного влюбленного".

Вердибег махнул рукой, раздвинулись зеркальные двери.

Впорхнули в Табак-ханэ юные танцовщицы. На стройных бедрах раскачивался

бирюзовый и розовый шелк. Золотые змеи сверкали на смуглой коже. Поднимаясь

на маленьких ножках, танцовщицы плавно закружились, застывая в

обольстительных позах.

Из золотых курильниц расходился по Табак-ханэ фимиам и, точно

одурманенные фиолетовым дымом, танцовщицы качнулись и все разом опустились

на шелковые подушки. Осталась только самая гибкая, с глубокими глазами.

Извивая пурпуровый шарф, едва касаясь ковра, она казалась нарисованной на

персидской вазе. Томный взор танцовщицы был устремлен вдаль. Она протянула

смуглые руки и застыла с полузакрытыми глазами. И вдруг, словно опьянев от

сладострастных видений, откинула косы, переплетенные цветами, топнула