Великий Моурави 2

У крепостных ворот князь Газнели отдал Караджугай-хану воинскую честь.

Уста-баши преподнесли Караджугаю осыпанный драгоценными камнями ятаган,

щедро оплаченный Дато и Ростомом еще при первом свидании с амкарами. Другим

ханам тоже были преподнесены дорогие подарки, только Саакадзе, по плану

Дато, ничего не получил.

"Барсы" тихо, но достаточно громко для слуха ханов, ругались за такое

невнимание к Саакадзе. Сам Георгий холодно смотрел на торжество и, въезжая в

Тбилиси рядом с Караджугаем, пытливо поглядывавшим на него, старался скрыть

волнение.

Ханы с приятным удивлением проезжали по улицам Тбилиси. Все дома

разукрашены коврами, все плоские крыши, сбегавшие амфитеатром к Куре, полны

разодетыми женщинами и детьми, везде расставлены столы с винами и закусками,

не смолкают зурна и пение. Везде раздаются песни в честь грозного

покровителя картлийского народа, блистательного "льва Ирана".

Это ликование и пышная встреча окончательно убедили Караджугай-хана в

правильности его решения, и он немедленно отправил к шаху Аббасу под охраной

мазандеранцев пожилого хана с посланием. Тбилисцы, говорилось в послании,

помня благодеяния и покровительство шах-ин-шаха, восторженно встретили

приход персиян.

Хан не преминул сообщить шаху, что это он решил взять Тбилиси голыми

руками и привести в покорность "льву Ирана" столицу Картли. Также передал

мольбу тбилисцев оказать им честь увидеть "средоточие вселенной" в Тбилиси.

Отпраздновав два дня и оставив в Тбилиси отряд сарбазов под началом

Матарса и Пануша, а у стен Тбилиси Исмаил-хана с войском, Караджугай-хан и

Саакадзе, нагруженные подарками и тысячами пожеланий, направились в Гори.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Даже прадед Матараса не помнит такой ранней весны. Тепло наступило

внезапно.

Еще ночью луну опоясал красный круг. Старики Носте наблюдали, как круг

слегка расширился и вскоре исчез. Дед Димитрия, приложив руку к глазам,

пристально всматривался в опаловый цвет луны и предсказал ясную теплую

погоду. Дед не ошибся. Ранним утром удод, встряхивая красными пестрыми

перьями, прокричал призыв весны. В прозрачном воздухе почернели отроги гор.

Дымчатые гуси радостно устремились к воде. На плетне хлопотливо забил

крыльями петух. Настойчиво заблеяли овцы. Из буйволятника выскочил

буйволенок, любопытными глазами оглядывая двор, наполненный необычным

оживлением.

Распахнулись ворота, и первым выехал на запашку почетный ностевец - дед

Димитрия. Запряженные в арбу три пары буйволов, чисто вымытые, словно в

черных бурках, медленно переступали мохнатыми ногами.

И за дедом потянулись арбы ностевцев с сохами и связками свечей. Кто-то

затянул оровелу - песню грузин-землепашцев. И сразу на всех арбах подхватили

молодые и старые голоса. Распевая, ностевцы въехали на пахотное поле,

чернеющее за речкой Ностури.

Степенно сойдя с арбы, дед перекрестился и низко поклонился солнцу.

Внуки и сыновья выпрягли буйволов и вынесли соху в поле. Наступило

торжественное молчание.

У края поля стояли три пары буйволов, впряженные в соху. Самый младший

ностевец прикрепил к каждому рогу буйволов по свече зеленого цвета. Дед взял

с поднесенной ему плоской глиняной тарелки два яйца, подошел к передним

буйволам, перекрестил их и каждого ударил яйцом в лоб. На черных лбах

зажелтели пятна.

- Пусть так будет разбит враг, - приговаривал дед Димитрия.

Застучали кремни, и сразу на всех рогах буйволов загорелись свечи.

Дед, погнав буйволов, провел сохой первую борозду. За ним погнали

буйволов и остальные ностевцы. По полю замелькали язычки горящих на рогах

свечей. Крепкие руки глубоко врезали соху в рыхлую землю. Поплыла дружная

оровела:

За тебя, мой друг старинный, я пожертвую собою,

Дорог труд твой трудный в поле. Друг, твою люблю я шею.

Шли одной дорогой долго, мы одной близки судьбою.

Летом ты меня жалеешь, я зимой тебя жалею.

Ты даешь и хлеб, и песню, и вино даешь народу,

Ты нужна, как солнце, в жизни, и, как радость, путь твой нужен!

Я в тебе храню обычай, славлю я в тебе природу!

Человек, нуждой гонимый, век с сохою будет дружен.

Странно было, что за несколько агаджа от Носте шла разрушительная

война, что вся Картли пылала в огне, что где-то люди бежали, спасаясь от

плена и смерти.

Здесь, как тихая река, текла обычная жизнь. Ни один сарбаз не проникал

сюда, ни одна вражеская стрела не пронзила бьющееся сердце. Так же привычно

звонил колокол Кватахевского монастыря, так же привычно шли дни деревень

вокруг Носте и в наделах "барсов".

Когда же долетали тревожные вести, ностевцы сурово говорили: "Разве

Георгий позволит народ трогать?"

Ностевцы не догадывались о строгом приказании шаха Аббаса не

приближаться к владениям Саакадзе и "Дружины барсов". Кватахевский монастырь

тоже был запретной зоной: Трифилий - друг Саакадзе. Трифилий не замедлил

явиться к шаху с богатыми подарками. Свидание с Саакадзе, а также письмо

Русудан вполне обеспечили монастырю неприкосновенность.