Великий Моурави 2

- Подкоп много времени займет, теперь зима, сарбазы к холоду не

привыкли.

- Мудрый Исмаил-хан, можно с деревень пригнать грузин и заставить день

и ночь подводить подкоп.

- Догадливый из догадливейших, конечно, это не плохой совет, но аллах

знает, сколько уйдет дней на подкоп. Мудрость подсказывает - раньше угрозой

и уговорами потребовать у тбилисцев открыть ворота.

- Удостоенный любви шах-ин-шаха Караджугай-хан! Угрозы не помогут. Мой

скудный ум такое придумал: послать в Тбилиси четырех знатных начальников,

они сумеют мужественной осанкой внушить доверие и мягкими словами убедить

тбилисцев сдаться на милость шаха.

- Я вижу, умный Саакадзе имена обреченных на верную смерть в Тбилиси,

как газели, выучил, - в легкой иронией произнес Исмаил-хан.

- Нет, отважный хан, на самоотверженный подвиг, думаю, только по доброй

воле надо идти. Пусть вызовутся обреченные, готовые пожертвовать жизнью во

славу "льва Ирана", и пусть их имена прозвучат, как газели.

Георгий обвел взглядом всех, точно выжидая, но в шатре молчали. Георгий

более решительно продолжал:

- Глубокочтимые ханы, мудрые тени "льва Ирана", необходимость вынуждает

нас отправить в Тбилиси двух персиян и двух грузин. Выехать надо после

второго намаза, ибо к утру посланные или вернутся, или не вернутся, но это

будет все равно ответ... Кто подымет свой голос первым?

- За Иран, приютивший нас, гонимых князьями и судьбой, за благосклонное

внимание шах-ин-шаха, за солнце Персии... я поеду, Георгий!

- Ты, Дато?!

Голос Саакадзе слегка дрогнул.

- Не беспокойся, друг Георгий, в Тбилиси у меня много друзей, и потом -

я привык... Не раз выполнял опасные поручения... Иншаллах, к утру вернусь.

Ханы с невольным сожалением посмотрели на статного, красивого, всегда

остроумного Дато, ухитрившегося в Исфахане не нажить себе ни одного врага.

- Тогда и я поеду, - не совсем решительно заявил Ростом.

- Ну что ж, - Саакадзе будто старался скрыть вздох, - теперь остаются

два коня для благородных ханов.

Ханы в замешательстве смотрели друг на друга. О аллах! Скакать в

Тбилиси? Лучше к шайтану на хвост. Если грузин могут просто убить, то кто

знает, какие муки ожидают персиян? Могут выкупать в кипящей смоле, могут

серой залить глаза, могут отрубить ноги, по-турецки отблагодарить - сделать

евнухами.

Сын Исмаила, молодой хан, славившийся неустрашимостью в боях, начал

было цветистую речь, но Исмаил-хан запальчиво перебил:

- Почему нигде не сказано о глупцах, желающих на персидском языке

убеждать грузин?

- Дозвольте, мудрейшие ханы, высказать скудные мысли, - угрюмо начал

Даутбек. - Благородный Исмаил-хан прав, сейчас грузины распалены ненавистью.

Опасно раздражать их красивой персидской речью, тем более по невежеству им

незнакомой. Я с молодым ханом, сыном Исмаила, дружен, его отвага да

приснится мне в сладком сне... Я за него поеду.

Саакадзе сделал движение, но быстро, как показалось ханам, овладел

собою и на мгновение сгорбился.

- В мое сердце вкралось сомнение - может, не очень хорошо одним

грузинам ехать? Тбилисцы могут не поверить. Тогда и жизни пропадут, и время.

- Благородный Георгий, сын Саакадзе, аллах подсказал тебе верную

мысль... Да будет на мне благословение всевышнего, я дам послание и приложу

мою подпись и печать аллаха. Если тбилисцы сдадутся на милость шах-ин-шаха,

даю слово Караджугай-хана: ни один дом не будет тронут сарбазами, и все

тбилисцы получат льготы и счастье принять с почетом шах-ин-шаха "льва

Ирана", "средоточие вселенной", великого из великих - шаха Аббаса.

- Полторы бирюзы в словах Караджугай-хана! Я один к тбилисцам поеду! -

вскипел Димитрий.

- Нет, - решительно отверг Георгий, - ты слишком горяч для такого

тонкого дела.

- Со спасительной грамотой благородного Караджугай-хана я четвертым

поеду, - оживился Элизбар.

- Ты прав, Элизбар, слово благороднейшего из благородных

Караджугай-хана лучший щит в таком опасном посольстве. Ну, раз мои "барсы"

решили ехать, то... Эй, Эрасти, прикажи оседлать четырех коней...

И Георгий, словно сбросив с плеч тяжесть, глубоко вздохнул. Вздохнули с

облегчением и ханы. Они с невольным сочувствием проследили за нетвердой

походкой Георгия.

Караджугай-хан изящным почерком и с ханским достоинством написал

обращение к тбилисцам. Но Саакадзе предложил перевести послание на

грузинский язык. Ханы одобрили. Они радовались за себя и за своих сыновей, и

готовы были во всем поддержать сильного грузина.

Вскоре послание на персидском и грузинском языках, подписанное

Караджугай-ханом, с приложением печати аллаха "Клянусь солнцем и его

блеском", означающей ненарушимость данного слова, очутилось в руках

Даутбека.

Саакадзе тут же сурово дал "барсам" наставление и, обняв каждого,

сказал:

- Если вы не даром оценены великим шахом Аббасом, то завтра на рассвете

в этом благородном шатре расскажете о решении тбилисцев.

Дато, Даутбек, Элизбар и Ростом молча, с торжественностью попрощались с