Великий Моурави 2

сарбазов направилась к дому Саакадзе. Первый заметил арбу Эрасти. В этот

момент он через узкое окно рассматривал улицу, наполненную стражей. Сердце

Эрасти сильно забилось: так только ностевские буйволы ходят... И Эрасти

скатился с деревянной скрипучей лестницы.

Несколько секунд Эрасти пристально смотрел в живые, полные ума глаза

старика и вдруг неистово сжал отца в объятиях. Дед Димитрия дрожащими от

волнения руками поправлял поклажу. Эрасти обнял деда и почтительно поцеловал

его в плечо.

- Мой Димитрий?.. - едва мог сказать старик.

- Жив и сейчас дома.

Эрасти подошел к воротам. Стража угодливо распахнула ворота. Несмотря

на волнение, Горгасал с гордостью оглянулся на ничего не видящего от слез

деда. Арба со скрипом въехала во двор, и тотчас из дверей, точно вихрь,

вылетел в одной рубашке, без цаги, Димитрий. Он так бурно обхватил деда, что

сарбазы уверяли, будто слышали треск сломанных костей. Смешивая слезы, дед и

внук не могли оторваться друг от друга. Димитрий шумно целовал белую бороду,

густые брови, соленые от слез глаза, целовал шею, руки и никак не мог

выговорить "мой дед". Вдруг дед слегка отстранил Димитрия, посмотрел на его

необутые ноги и укоризненно покачал головой:

- Я знал, что в цаги нуждаешься. Желтые привез: ты всегда желтые любил.

Димитрий рассмеялся и, обняв Горгасала и деда, почти на руках втащил их

в дом.

Эрасти с нежностью смотрел на пестрые платочки, хранящие в себе, как

догадывался он, материнскую любовь и волнение. Он старался угадать, какой из

этих узелков приготовлен для него матерью, самой лучшей из матерей. Вдруг

сердце его сжалось - о Георгии Саакадзе некому подумать...

Ни одна драгоценная поклажа не вносилась в дом с такой осторожностью и

заботливостью. Эрасти крикнул слугам и, зорко пересчитав все узелки,

хурджини, кувшинчики, корзиночки, бурдюки, оставался у арбы, пока поклажу не

перенесли в дом: каждому "барсу" ностевский подарок дороже драгоценных

преподношений шаха.

- Эй, орлиный хвост, - встретил взволнованного Эрасти шумный Димитрий,

- твоя жена вернулась в Носте, сын Бежан тоже.

Эрасти побледнел, потом почувствовал свое лицо в огне и как-то

неестественно согнулся.

Гиви подхватил его и усадил на тахту.

- Э-э, друг, от радости еще никто не умирал! На, выпей ностевского

вина.

Эрасти взял из рук Дато полную чашу и с жадностью, крупно глотая, выпил

до последней капли. Потом долго сидел молча.

Когда Саакадзе и Папуна, извещенные о приезде ностевцев, вошли в

комнату, "барсы" были пьяны ностевским вином и новостями. Димитрий крепко

обхватил деда, точно боясь его потерять. Горгасал охрип, не успевая отвечать

на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. На столе из развернутых узелков

приветливо смотрели домашние угощения. Пустые и полные бурдюки в беспорядке

громоздились тут же у стола, распахнутые нетерпеливыми руками хурджини

лежали на скамьях и тахтах. Эрасти быстро взглянул на вошедших. Он заметил,

как дрогнул левый ус Саакадзе. "Волнуется", - мелькнуло у Эрасти.

- Батоно, нам родные прислали подарки, тебе все женщины Носте тоже

прислали.

Эрасти развернул красный платок и преподнес Георгию выпеченный меч.

Теплая волна восторга прилила к сердцу Саакадзе: "Значит, женщины бой

мне предсказывают? Бой будет... большой бой..."

"Какую власть имеет воспоминание, - подумал Георгий. - Человек может

уйти в далекие страны, встречать необычайных людей, жить во дворце с

разноцветными птицами, достичь недосягаемой высоты, выращивать могучие

мысли, перерасти самого себя и вдруг увидеть морщинистого деда и

почувствовать, что все пережитое - мираж в пустыне, не стоящий внимания".

Георгий крепко расцеловал взволнованных стариков и обернулся к Эрасти,

который прижимал к пылающим губам чувячек.

- Батоно, - покраснел Эрасти, - видно, сердце у меня слабое, не могу

спокойным быть... После тебя дороже всего сын.

- Скоро увидим его, мой Эрасти... Э, Папуна, ты забыл, что Георгий

Саакадзе тоже из Носте, оставь немного вина. Димитрий, пока не задушил деда,

дай поговорить, и ты, Горгасал, расскажи о... о Носте.

До поздней ночи ностевцы, запершись и спустив собак, первый раз

по-настоящему веселились, радостно вспоминая прошедшую юность, и осушали

роги за будущее.

Шах Аббас мрачен. Несмотря на захват Греми, Тбилиси и Гори, он знал -

до полной победы над грузинами еще очень далеко. "Цари укрылись за

имеретинскими горами, значит, Грузия не завоевана. Мои сарбазы следовали за

мной через все поселения картлийцев, словно через пустыни. Мохаммет сказал:

"Кто произнесет: "Ла илля иль алла!", тот правоверный". Князья только

устами, а не сердцем воскликнули: "Ла илля иль алла!". Но мне нужно дно

морское, а не пена волны. Не из-за князей беспокоил я свое величие, а для

покорения Картли и Кахети. Это единственный заслон Ирана против русийских

вожделений. Мой верный сардар Саакадзе пригнул к моим стопам Кахети и

преподнес мне мирным путем Тбилиси. В награду я обещал ему князей. Мохаммет