Великий Моурави 4

Отправив верных "барсов", Саакадзе красочно описал Зурабу бой в келье

католикоса. Зураб изумился находчивости друга и внезапно разразился таким

хохотом, что два чучела фазанов упали с развесистых веток, а испуганная Дареджан

метнулась в покои Русудан, уверяя, что князя защекотала чинка.

- Дорогой Георгий, - захлебывался от восторга Зураб, - я теперь семь шкур

сдеру с князя Палавандишвили. Его пахучие мсахури денно и нощно тянут арбы с

поклажей через мои владения. А тот гордец Цицишвили?! А отвратительный

Джавахишвили?! Дорогой, один ты мог придумать такое угощение заносчивым

кахетинцам... Говоришь, Чолокашвили, увидев на лице царя красные пятна, сам

посинел? Это у них страх перед "приятной" крепостью Гонио... Утром поскачу в

Ананури. Все свершится, как ты сказал, мой Георгий.

Густая зелень скрывала тропу, обрывавшуюся у каменной ограды. Легкая

вечерняя дремота окутывала сад; как зачарованные, поднимались чинары, утопая в

серебристом тумане. Затаенно журчал ручей, отражая темные силуэты.

Нежно погладила Русудан руку Георгия.

- Видишь, дорогой, Зураб предан тебе, и в своей борьбе со сворой

приспешников кахетинца ты не один.

- И у Мухран-батони нет особых причин любить Теймураза. Как ни набрасывай

на истину покрывало, Теймураз отнял картлийский престол у Кайхосро, конечно, при

помощи католикоса. Сейчас покрывало сброшено с истины.

Русудан внимательно вслушивалась в слова мужа.

- Да, Георгий... Думаю, Дато добьется от старика плети для княжеских

буйволов, и никакие увещания Чолокашвили не помогут.

- Не помогут и увещания бога, ибо князь Теймураз не простит царю

Теймуразу воцарения в Картли. И вся фамилия Мухран-батони до сего часа

огорчается неудавшимся венчанием Кайхосро на царство. Ты не печалься, моя

Русудан, не выковано еще то копье, которое может выбить Георгия Саакадзе из

седла. Готов поклясться - католикос охладил желание царя Теймураза расправиться

со мной. Пусть свирепеют владетели, лишь бы открыто не разгорелась вражда до

победы над шахом... А знаешь, "черный князь" Трифилий на моей стороне, - Георгий

слегка сжал локоть Русудан и рассмеялся.

Рассмеялась и Русудан:

- Напрасно многие огорчаются, что витязей становится все меньше. Кстати о

витязях. Твой Даутбек сделан из льда и ветра...

- Даутбек любит Магдану, но она дочь Шадимана. Этим все сказано.

Долго молчали. Тишину нарушали лишь тихий шелест листьев и приглушенные

шаги по тропе.

В узкое окно косым потоком падал свет, ложась на груды свитков,

заполнивших каменный стол. Сегодня просторная келья убиралась под наблюдением

самого Бежана. Церковный молодой глехи, обслуживающий братию, бесшумно ставил

кувшины с ветками дикой сливы, вносил новые циновки.

Близился полдень. Издали доносилось тягучее пение монахов. Между

ореховыми деревьями, подпирающими, как столбы, синий купол неба, проносились

ласточки, отражаясь в чистой, словно хрусталь, ключевой воде.

Перед Бежаном стоял древний дискос, покрытый тонким серебряным листом с

позолотою. Под вычеканенными цветами и фигурами вилась полуистертая грузинская

надпись, которую старался разгадать Бежан. Он вносил историю этого дискоса в

список утвари Кватахевской обители. Греческая царевна Елена, став женой царя

Баграта Куропалата, привезла дискос в дальнюю Грузию. Она верила, что в нем

воплотился дух апостола Петра. Отгремели годы, и Давид Строитель лично поразил

мечом сельджукского полководца и в знак победы передал этот дискос настоятелю

Кватахеви.

Зорко всматриваясь в надпись, Бежан не переставал улыбаться: еще

накануне, за вечерней трапезой, настоятель Трифилий рассказал ему о событиях в

Тбилиси. Но если турнир в келье не вдохновил Теймураза на новые шаири, то

проводы, устроенные царю Георгием Саакадзе, чуть не вдохновили его на подлинный

турнир.

И Трифилий, смакуя каждое слово, как спелую грушу, красочно описал новую

неудачу, постигшую царя. Не в силах забыть пышную встречу, которую устроил ему

дерзкий Моурави, царь решил осадить не в меру ретивого ностевца. Народ,

толпившийся у стен Метехи, разразился криками восторга при виде пышного выезда

царя. В парчовом азяме он сверкал подобно второму солнцу. А черный аргамак с

алмазной луной на челке так изгибал шею, что если бы не цвет, то походил бы на

лебедя. Еще заранее прибыла из Телави вызванная царем блистательная свита. И

кольчуги шестидесяти телохранителей, окруживших царя, переливались золотыми

волнами. Народу еще раз пришлось разразиться возгласами: появился Моурави. И

вразумил его господь сесть на тощего коня и облачиться в будничную азнаурскую

чоху. А позади вместо сверкающих "барсов" плелись десять - где подобрал таких! -

веснушчатых дружинников, вооруженных только пращами. Воистину возвеселился он,

Трифилий, когда Теймуразу пришлось осадить своего коня. Пылающий от гневя царь

изумленно взирал на "мерзких всадников" и резко вопросил, что означает подобная

дерзость.

- И тогда твой умный отец, - выразительно поднял палец Трифилий, -

покорно склонил свою богатырскую голову и смиренно изрек: "Не к лицу подданным,

попавшим в опалу, красоваться в богатых нарядах". Смущенный царь заерзал в седле