Великий Моурави 5

Кругом пошел гогот. Таковы уж ностевцы: и в печали не оставляет их

смех, и в веселье не ускользает от их

внимания горе.

Поощренный прадед Матарса, сплюнув, выкрикнул:

- Мало будет, на вечернюю еду можем...

- Поэтому спешно и приехал, что боялся вашего буйства! - проговорил

Гогоришвили. - Не время, дорогие, характер

ностевский показывать. Могут воспользоваться и тоже угостят, чем не следует.

- Ты что, быть покорными нам советуешь? - удивился дед Димитрия и

подскочил так, словно на поле битвы

выставил щит и вскинул копье.

- Не будет покорности! Кто с Великим Моурави под одним небом прожил,

тот не знает смирения! - Павле

нахохлился, как орел.

- Я не о смирении говорю, дорогой Павле, а об умном способе сохранить

если не богатство, то хоть замок в целости.

- Уже сохранили! - затрясся от смеха прадед Матарса, подмигнув друзьям.

- Зайди, друг, в замок: долго не

засидятся в нем незваные гости!

- Занозу им в спину! - от всей души пожелал дед Димитрия.

- Лучше ниже! - уточнил прадед Матарса.

Раскатистый хохот огласил берег реки. Нет, здесь никто не покорится!

- А со скотом как? - Гогоришвили подыскивал доводы умерить пыл

воинствующих ностевцев.

- Со скотом? Тоже так, - усмехнулся муж Вардиси. - Половину в горах

скрыли, как от врагов; многие стада к

родителям "барсов" угнали. К тебе, дорогой Заур, тоже отправили, - наверно,

другой тропой скакал, потому не встретил, -

под общий гогот закончил седеющий зять Эрасти.

- Все же хоть немного рогатых оставили? - забеспокоился Гогоришвили.

- Почему не оставили? Как может дом без скота жить? Я себе взял трех

хвостатых овец, стареющую корову и двух

коз. Что делать, Саакадзе давно Носте покинул, кто раньше много имел, на

здоровье скушал, а кто мало - совсем бедным

остался. Вот бабо Кетеван до последней курицы отправила к отцу Элизбара и такое

целый день кричала: "Чтобы птиц,

выкормленных при Георгии Саакадзе, поедали враги? Пусть я раньше ослепну!.." Тут

все женщины ее одобрили. Сейчас

чуточку жалеем, ни одной индюшки не сохранилось, чтобы тебя, дорогой гость,

сациви накормить.

- Сациви тогда угостим, когда наш Георгий вернется и тупой шашкой, как

гусей из огорода, выгонит непрошеных

владельцев.

- К вам такое слово, - осторожно начал Гогоришвили. - Наш Георгий не

только оружием побеждал, больше умом.

Если ум тоже спрятали, как куриц, - плохую услугу окажете Великому Моурави.

Царские посланцы обрадуются и совсем

непокорных уничтожат.

- Как уничтожат? Убьют? - изумился прадед Матарса.

- Почему убьют? Другое придумали: всех ностевцев по разным царским

селениям раскидать. Подумайте, всю

жизнь вместе были, а за непокорность - друг может друга больше не встретить.

Безмолвие сковало берег, тяжелое, как ледяная глыба. Пожухли яркие

переливы красок, придававшие только что

горам, раке и долине очарование безоблачного дня, и тягучая серая муть, словно

растворив голубоватые крутосклоны,

застлала даль.

Дед Димитрия с ужасом почувствовал, как призрачны мечты и жестока явь.

"Уйти от всего, что с детства стало

душою! Перестать дышать воздухом, неизменно чистым, как родник! Уйти от прадеда

Матарса! Лучше..." Дед Димитрия

прижал к губам ладонь, словно боялся, что вот-вот вырвется стон и выдаст самое

сокровенное. Он смотрел - и не узнавал

знакомые, дорогие лица. Искаженные страхом и отчаянием, они словно поблекли в

туманах осени, уже далеко... далеко за

пределами не только Носте, но и... всей земли.

Гогоришвили окинул взглядом берег, встревоженных ностевцев и подумал:

"Упаси, иверская, подсказать врагам

то, что немыслимо! Нет страшнее казни для ностевцев, чем разъединить их", - и

ободряюще вслух сказал:

- Если с почетом встретите, все останется по-старому. Что делать, на их

дворе сейчас праздник, у них зурна играет.

Но придет время, они будут думать, как сохранить... нет, не скот, на такое мы не

польстимся, - жизнь как сохранить; хоть и

подлую, а все же свою... жаль будет терять.

Долго поучал ностевцев Гогоришвили. Уже солнце, как огненное колесо,

скатывалось по синей тропе, цепляясь за

мимолетное облачко, как за придорожную кочку, когда кто-то вспомнил, что гость

еще не ел с дороги и не отдохнул.

Но не пришлось Гогоришвили отдохнуть сразу. Едва оставил он берег реки

и вслед за стариками свернул на уличку,

затененную чинарами, как услышал громкий разговор. Возле калитки дома Иванэ,

скрытой зарослями, кто-то молил, кто-то

взволнованно выговаривал.

- И серебряный браслет не нужен! Ты убил у меня вкус к украшениям.

- Постой, Натэла, хорошо, все на берегу, иначе куда от стыда глаза

скрыть? - укоризненно покачивал головой Иванэ.

- Мужа у порога томишь, почему в дом не зовешь?

- В дом?! А детям что скажу? С какой войны их отец вернулся? С каким

врагом дрался? Почему встревожить детей

должна? Пусть раньше искупит вину перед Моурави, потом пристроится к очагу.

- Натэла! Натэла! - застонал Арсен, папахой проводя по глазам. - За что

ранишь? А в Лихи другие иначе жили,

только я один виноват? Разве мою грудь не теснит отчаяние? Где мой дом, жена,

дети? Почему, как нищий, стою у порога?

- А ты что, как победитель, хотел на мутаках возлежать? - Натэла

захохотала, и вдруг злобно: - Не хочу учить тебя,