Великий Моурави 6

- Эх, Керим, Керим! Отшумело большое время! И всегда так: налетит буря,

люди пугаются - лес гудит, деревья

валятся, пожары свирепствуют... А потом? Ни мед - ни перец. Ни пир - ни бой!

Тишина, спокойствие. Одно жаль: приходит

горению на смену скука. Как след золотых подков крылатых коней, остаются строки

в летописях о великих деяниях, а ты в

одиночестве зябнешь у потухшего костра.

- Тише! Тише! Едут!

- Горе мне! Как бледна царица Тэкле!

- Как прекрасна она! Как тонка!

- Как светла!

- Почти неживая!

- Может, и правда, тень?

- Она тень, князь Баака тоже.

- Кто? Кто это вместе с Баака ведет ее к воротам?!

- Игуменья монастыря святой Нины.

- Как благочестива игуменья Нино!

- Живет в почете, слава о ней по всей Картли.

- Сама похожа на святую Нину.

- О чем говорить! Счастливая! Не знает земных печалей!

- Отрешена от суеты сует.

- А кто те двое, что едва плетутся за царицей Тэкле?

- Кто? Убитые горем мать и отец Эрасти.

- Тише! Тише! В церкови поют...

На лицах печать сострадания, скорби и волнений. Будет ли конец мукам

картлийцев? Стоит как остров среди

кровавых волн церковь Грузии. Почернели стены от мусульманских огней, разбиты

каменные алтари, а на потускневших

иконах вмятины от ударов стамбульского ятагана и исфаханского кинжала. Ручьи

слез текут по отрогам и долинам Грузии

и впадают здесь в море плача. Многострадальная Грузия! Величие твоего бытия

смято воинственным Востоком. Но кто

осмелится посягнуть на величие твоего горя?

Вопли княгинь сливаются с хором певчих. В дыме кадильниц трепещут

зеленоватые язычки свечей. Громко

причитает старая царица Мариам. Рвет на себе седые космы Нари. Криками отчаяния

оглашают храм женщины Верхней,

Средней и Нижней Картли. Здесь сегодня нет места плакальщикам, искусно

представляющим правду лжи, - порыв

искреннего стенания потрясает своды.

Но безмолвствует Тэкле. Широко раскрытыми, глубокими, как черная

бездна, глазами смотрит она на алтарь, перед

которым некогда стояла рядом с неповторимым. Не трогает ее ни скорбная

торжественность церкви, ни блеск одежд, ни

печальная суета. Она уже там, где ее царь Луарсаб.

С трепетом взирал стройный монах Бежан Саакадзе на Тэкле. Наконец он

узрел сестру своего отца. Но не новая ли

это икона движется между святым Антонием и святой Ниной? На миг боль затмила

глаза, точно полоснула тугая шашка.

И сразу что-то рванулось, будто всколыхнулась черная туча, в струях

дыма поплыли хоругви с таинственными

ликами, зашуршали шелка, - и процессия, словно подхваченная какой-то неведомой

силою, устремилась к выходу.

Неумолчно звонили колокола, наполняя ущелье беспокойным гудением.

Казалось, вот-вот сорвется с гигантского

крюка "непревзойденный" и взлетит к облакам, закрывшим лесистые вершины гор и

теснившимся над храмом. Перезвон

нарастал, разрастался оглушающий гул меди, словно раскалывались тысячи

жертвенников, ломались тысячи сосудов. И

высокая чинара, клонимая ветром, беспомощно роняла листья - свои зеленые слезы,

и птицы, тревожно крича, вырывались

из гущи ветвей и с шумом проносились, задевая крыльями купол.

Впереди процессии епископ Феодосий на вытянутых руках нес царскую

мантию Луарсаба Второго. Рядом выступал

Трифилий, высоко подняв страдальческий образ Луарсаба, написанный на атласе

царицей Тэкле, - таким, каким она видела

его в последний раз. Ряды белого и черного духовенства двигались в суровом

безмолвии, тускло поблескивали кресты на

клобуках, красным огнем рубинов вспыхивали митры.

Не чувствует Тэкле ни твердой руки Баака, ни успокаивающей руки золотой

Нино. Она идет прямо, не сгибаясь,

черным потоком ниспадают с ее плеч рассыпавшиеся волосы. Белыми лилиями лежат на

груди скрещенные руки.

Процессия трижды обогнула храм и направилась к паперти. Керим глухо

застонал и подался вперед. На миг Тэкле

задержала свой взгляд на Кериме, и почудилось ему, что ледяной кристалл,

освещенный теплым лучом, коснулся его души.

И он не знал, почему воцарилась мертвая тишина, почему затихло пение и оборвался

плач.

На амвон взошел католикос и вскинул глаза кверху, давая понять пастве,

пребывающей в смятении, что он

отрекается сейчас от земных страстей и ждет небесного приговора. И пока спадал

рокот голосов и рассеивался дым

кадильниц, первосвятитель припомнил те веские слова и сравнения, которые еще

утром запечатлел в своей памяти. Он

перевел взор на Фирана Амилахвари, стоявшего перед амвоном, припомнил, как его

брат, низменный Андукапар,

прельщенный сатаной, предал отечество - удел богородицы и предался "нечестивым

агарянам", персидским муллам,

совершившим над ним омерзительный обряд, и, забыв заученную речь, проникновенно

заговорил о царе Луарсабе,

отвергшем земные блага, которые сулил ему "исчадие ада" шах, склоняя к измене

святой вере. Не устрашился царь

Багратиони испытаний семи мученических лет, ниспосланных ему господом богом.

Ради земной юдоли не пожертвовал

душой вечной. И в великом подвиге, утверждающем бессмертие народа, смертию

смерть попрал! Иверская церковь

подкрепилась новым самопожертвованием.

- Аминь! - подхватил хор.

- Вы, приказания святой Троицы мгновенно исполняющие, архангелы великие

Михаил и Гавриил, возвестите! И да