Великий Моурави 6

равно, что было когда-то, если сейчас

осталась лишь тень в мертвенном синем свете, залившем комнату?

В давно минувшие годы в этой комнате, так любимой семьей Саакадзе, вещи

будто старались угодить хозяевам:

вот тут примостился кидобани, тут висело оружие, тут...

Но что это?! Из-под тахты вылез прозрачный Тартун, ощерился и беззвучно

залаял. Тэкле отшатнулась, но пес

неслышно подошел к ней, выгнул спину, лениво взмахнул хвостом и посмотрел на

пришелицу задумчиво-стеклянными

глазами. Тэкле хотела нагнуться, чтобы приласкать его, и застыла, полная ужаса:

перед ней на тахте бегала маленькая Тэкле

- та, что некогда жила здесь, в далеком детстве, радовалась журчанию ручья,

полету ласточки, шаловливому ветерку. И

сейчас, не испугавшись, что она увидела свое будущее, маленькая Тэкле хлопала в

ладоши и громко смеялась.

- Брат! Мой большой брат, смотри, какие серьги привез мне дядя Папуна!

О мой большой брат! Я боюсь, не трогай

маленьких девочек, они не виноваты.

И вдруг Папуна упал на мутаку и затрясся от смеха. Лунные блики прыгали

по нем, а он все катался по тахте и

хохотал.

Тэкле судорожно сжала виски: "Брат! Мой большой брат!.." Она силилась

что-то припомнить. В пылающей голове

ее теснились спутанные обрывки мыслей, перед глазами разверзлась бездна и

зловеще дымилась, словно в гигантском котле

ядовитое варево. "Нет! Нет! Только не это! Только не покинула б меня память...

до последнего вздоха! Чтобы вновь я

предстала перед ним розовой птичкой, веселой певуньей счастья. О, где? Где мое

счастье?! Какой ураган умчал его? О люди,

скажите, как жить мне без царя сердца моего?!"

Будто подхваченная вихрем, Тэкле выбежала на глухую уличку, знакомую и

неузнанную. "Где я? Почему здесь

такое страшное запустение? А куда исчезла пыль Гулаби? Проклятая желтая

злодейка, как клубится она там, без меня?

Почему не застыло небо?! - Стон вырвался из груди Тэкле: - О-о, значит, еще не

все?! Нет! Нет! Только не... не это! Где, где

я?! Какое страшное одиночество! Одна в бескрайней пустыне!.. Скорей, скорей,

пока память сопутствует... пока не

отступила!.. Туда, в темное ущелье за разрушенной часовней, где некогда в той,

прошлой жизни царь Луарсаб шептал мне:

Иль хотя б твоею тенью стал,

Незнакомый навек с разлукою..."

Тэкле, не разбирая ни тропинок, ни ручьев, рванулась вниз. "Скорей,

скорей туда! К царю сердца моего!.."

Угрюмые камни, развороченные скалы, словно притаившиеся чудовища.

Почему же ей вдруг стало так легко? И

розовые отсветы легли на гибкие руки... На руки? А может, на крылья? Да, на

крылья, опаленные огнем жизни.

Мертвенный синий свет заливал часовню ангелов, стерегущую вход в ущелье

Кавтисхеви. В сводчатых воротах,

почти незримая в зыбкой полумгле, появилась Тэкле. Взор ее устремлен в розовую

высь, и выражение беспредельного

счастья сметает с лица печать невыносимого страдания. Шелохнулась ветка,

покатился камешек...

На рассвете прибежали в Кватахевский монастырь перепуганные пастухи.

Они клялись настоятелю Трифилию, что

озаренная луной и усеянная звездами царица Тэкле скользила по струям Кавтури,

пока не растаяла, как видение, в

дымчатой дали...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

"Чей это замок сползает с угрюмой вершины? - дивился Шадиман. - Неужели

мой? Почему же раньше не замечал

кривизны стен? Нет, не мой это замок! Но тогда, значит, сосед у меня появился?

Двойник! Начал подкрадываться,

подрывать устои... Но кто он? Светлейший? Сиятельный? Все равно - следует от

него избавиться, пока не поздно... Так кто

же он, этот владелец неустойчивого замка? Неужели я? Но, в таком случае, кто

тот, что вынудил князя Шадимана Барата

спускаться ползком? Саакадзе? Одному не под силу. Князья? Допустим ли сговор

азнаурского сословия с княжеством?

Выходит, все допустимо, раз до самых основ докопались. Спасать! Спасать, что

возможно!"

Свистнула нагайка. Шадиман, подскакивая на взмыленном коне, недоумевая,

дотронулся до своего горла.

"Первый раз слышу, чтобы так хрипел человек. И уж совсем лишнее сердцу

стучать, подобно копытам коня по

мокрым скалам. И как могут глаза извергать пламя и одновременно сбивать его

ледяным ливнем? И потом, почему я

взмылен, подобно загнанному коню?"

Напрасно чубукчи предупреждал тревожным выкриком. Напрасно

телохранители испуганно стремились,

размахивая копьями, как-то приблизиться к грозному владетелю.

Где-то в туманах мчался всадник с высоко поднятой нагайкой.

Уже закрылись ворота замка, а Шадиману все еще мерещились прыгающие

горы, шатающиеся леса и узкая,

скользкая от ливней тропа, вьющаяся над мрачной пропастью, из глубин которой

доносится зловещий гул. "Будто, -

содрогался Шадиман, - настал день страшного суда и сотни злых духов, деля

добычу, когтят их жертвы и ломают скалы... В

сокровенных индийских писаниях, - мучительно напрягая память, припоминал

Шадиман, - сказано: "Пока не услышишь,

ты не можешь видеть. Пока не начнешь видеть, ты не можешь слышать. Видеть и

слышать - вот вторая ступень". Но ведь я

видел Кватахевский монастырь, заполненный владетелями и все же погруженный в

могильную тишину. Слышал

проклятия, и перед глазами стеной стоял неподвижный мрак, и во всем происходящем