Великий Моурави 6

объятий, за которые не одарил прелестницу хотя бы частью своего сердца.

Скупость, погасившая краски! Остался мираж:

закружились огоньки Тбилиси и погасли во мгле лет. А сердце напоминает

заброшенный караван-сарай, не задержалась в

нем ни любовь, ни ненависть. Дрогнувшей рукой он провел по фреске, как по ране,

и, круто повернувшись, схватился за

рукоятку меча, будто вновь увидел перед собой враждебные призраки.

"А-а, любезный Джавахишвили! Доброжелательный Цицишвили! Победа! Кто

еще мерещится мне? Внимайте же!

Я мог, разумеется, посоветовать вам, как надо держать садовые ножи, чтобы

избавиться от шипов телавских роз. Но вы и

тогда бы не послушались. Шашлык хорош горячий, а вино холодное... Я предлагал,

как видно, обратное: вино горячее,

шашлык холодный. А сейчас не гремите доспехами! Вы говорите, а я не слышу, вы

существуете, а я не вижу".

Шадиман, словно от чего-то спасаясь, сбежал по ступенькам в сад. И

здесь все показалось ему чуждым,

вывороченным наизнанку. "Всю жизнь деревья зелеными листьями радовали, -

оказывается, притворялись, - черной сажей

покрыты. Вот и цветы неживые. Все, все мертво! Возможно, и я... - нерешительно

потрогал свое лицо, грудь, - нет,

напрасно тревожусь. А может, лимон тоже мираж?"

И, влекомый какой-то неведомой силой, он вновь метнулся в свои покои и,

тяжело дыша, обнял выхоленное им

лимонное деревце. И вдруг судорога свела его руку, он с отвращением отшатнулся:

упругий, налитый солнцем, лимон

показался ему сморщенным лицом евнуха, изуродованным оспой.

"Кто? Кто подменил? - Он хотел крикнуть, позвать чубукчи, но махнул

рукой. - Мои мысли - вот кто! Сейчас надо

тщательно следить за мыслями, чтобы самого меня не подменили. А может, я уже не

"змеиный" князь, а "черепаший", и

только не заметил перевоплощения? Он прищелкнул языком от нахлынувшего веселья и

стал лихорадочно рыться в ларце,

разбрасывая бумаги.

В приоткрытую дверь осторожно просунул голову чубукчи и тотчас скрылся.

Шадиман лежал на тахте, волосы

всклокочены, борода спутана, лицо иссиня-меловое, свесившаяся рука сжимает

послание, некогда полученное от Саакадзе.

"Остерегайся шакала! - сдавленно повторил Шадиман. - Остерегайся шакала!"

Прикрыв дверь, чубукчи немного выждал и осторожно постучал. Он бы мог

вбежать, как обычно, но знал: князь

никогда не простит тому, кто стал свидетелем его слабости.

- Князь князей! - выкрикнул еще за дверью чубукчи. - Скоростной гонец!

Слово должен сказать!

- Войди, перепуганный заяц! От кого гонец?

Когда чубукчи вошел, Шадиман уже сидел, облокотясь на бархатную мутаку,

волосы его были приглажены и

аккуратная борода, курчавясь, отливала шелком. Чубукчи мысленно перекрестился:

- Светлый князь! Гонец-грек из Батуми! Следом едут сиятельный Заза с

женой, красивой гречанкой, и двумя

маленькими князьями. Потом сиятельный Ило без жены, но с тремя большими

сундуками, и прекрасная княжна Магдана с

черной кисеей на плечах, приколотой эмалевым барсом. Гонец-грек от самого

Константинополя сопровождает путников из

дома Бараташвили. Послание от Моурави князь Заза везет.

Шадиман вскочил с такой живостью, словно сбросил тяжелый груз терзаний:

- Тебя что, каджи за язык схватили? Сразу о послании должен был

объявить! Позови цирюльника, банщика,

приготовь зеленую куладжу!.. Гонец пусть отдохнет. Постой! Прикажи дружинникам

выстроиться на квадратном дворе,

осматривать буду! Должны с почетом встретить наследников знамени Сабаратиано.

Постой! Вели немедля выкрасить в

светлую краску покои князей. Пусть прислужницы подберут для гречанки шелковые

одеяла, шали, парчовые мандили!

Внезапное возвращение молодых Барата словно пробудило Шадимана. Он

мгновенно преобразился: "Почему не

отдать раз в жизни дань малодушию? Будем считать его трамплином для прыжка в

будущее... При чем здесь трамплин? Ах,

да, гречанка - жена сына, грек сопровождает стадо Барата! Трамплин! Так говорят

греки. Нет, буду думать как грузин: закат

красив лишь в описании певцов, а восход там, где кипучая борьба, где поединок

страстей".

Уже солнце, дробя кровавые лучи, скатывалось за кромку горных лесов,

погружая ущелье в трепетную полумглу.

На квадратном дворе марабдинцы, переминаясь с ноги на ногу, ждали владетеля:

прошел слух что он сам с собой

разговаривает и потерял достоинство.

Внезапно копья звякнули и застыли. По каменной лесенке величественно

спускался князь Шадиман Бараташвили,

как всегда, властный, с насмешливой улыбкой на выхоленном лице и со старательно

расчесанной бородой, окропленной

персидским благовонием.

Долго в тиши ночи Шадиман то оценивал свой разговор с гонцом-греком, те

обдумывал послание царю Теймуразу.

"Не так-то легко сокрушить Эристави Арагвского, узурпатора. Необходимы веские

доказательства, иначе шакал легко

убедит Теймураза, что доношу на него, обуреваемый жаждой мести".

Едва забрезжил рассвет, Шадиман погнал марабдинцев: одного за Варданом

Мудрым, другого - к Фирану

Амилахвари, которому решил поручить встретить в Батуми своих наследников и

препроводить в Марабду.

"...не надеюсь я на шакала, посягнувшего на Орби, - писал Шадиман, -

еще пленит моих сыновей. Особенно за