Великий Моурави 6

в том, что Саакадзе его ни в чем не

слушается, а когда он, держатель пяти бунчуков, пробовал вмешаться в военные

действия Саакадзе, то он, держатель двух

бунчуков, предъявил ему тайный ферман с вензелем султана. И тогда он, верховный

везир и сераскер, был рад, что Моурав-

паша хотя бы делает вид, что во всем подчиняется тому, кто возглавляет войско.

- Шайтан свидетель, ты прав, посол, но...

- Браво! Не находит ли везир, что чем скорее мы сплавим удачливого

полководца, и как можно дальше, тем быстрее

и как можно ближе обретем покой: вы на Востоке, я на Западе.

- О посол! В твоих словах сверкает правда, но... султан сказал: жизнь

Георгия, сына Саакадзе, неприкосновенна, как

жизнь его сына. А это значит: убийца будет посажен на железный кол. Потом, не

только янычары, все беки и эфенди готовы

за него горло перегрызть. За ним, как слуга, бегает победа. Поэтому турецкое

войско верит ему, как пророку.

- И вам, верховному везиру, неизвестны тайные средства?

- О, как простодушны франки! Разве трудно подсунуть яд?.. Или повредить

коня? Или... О посол, знай: хорошо то,

что принесет тебе пользу... А то, что причинит тебе вред, плохо.

- Ба! Не значит ли ваш силлогизм, что вы отказываетесь от совместных

действий со мною? О чудо! В таком случае

предупредите об этом царственную ханым Фатиму. Уже кое-где связывают ваше имя с

исчезновением Арсаны...

Хозрев-паше было выгодно притвориться, что он не понял намека. Он

смотрел на потемневший гобелен: зайчик

исчез, желтоватая красавица осталась. Она как бы напоминала о трех условиях

другой, черноволосой: власть! слава! золото!

Он не хотел исчезнуть, он хотел достичь вершины своего бытия.

- Кого ты, посол, убеждаешь? Если не я, то кто изыскивает средство

открыто уничтожить гурджи, Осман-пашу и

всех его друзей? Машаллах! Это должно свершиться далеко от Стамбула. Там, где ни

один свидетель не покажет иначе, чем

надо.

- Прекрасно! После этой оздоровительной процедуры вы, мой везир,

полностью возглавите анатолийские орты.

Трон шаха Аббаса перестанет быть приманкой, и султан займется троном императора

Фердинанда. Тогда вы, мой друг,

воскликнете: "Полумесяц на Вену!"

- Так будет угодно аллаху!

- И кардиналу. Благородный Ришелье не забудет о ваших услугах Франции.

- Мир - это белый курдюк: хвала тому, кто сумеет его повернуть. Я еду в

Токат.

- Чудесно! Как скоро могу я рассчитывать на ваш отъезд?

- Нужны пиастры.

- Сколько?

- Не один и не два.

Куббе-везиры - везиры купола - высшие советники Дивана, представляющие

"купол империи", в один голос

твердили: "Полумесяц на Исфахан!". Султан Мурад Четвертый чуть заметным кивком

головы поддерживал их рвение.

Он, "падишах вселенной", казался Хозрев-паше околдованным, и вся

нечисть, гнездившаяся в душе верховного

везира, толкала его скорей преодолеть просторы Анатолии и въехать в Токат.

Диван обсуждал лишь одно: как бы лучше помочь Моурав-паше свершить

задуманное. На Хозрев-пашу как-то

никто не обращал внимания: "Не льстись на воробья, когда орел парит в пределах

твоих глаз".

А орел в лице Осман-паши действительно расправил свои крылья. Его

советы сверкали, как солнце над зеркальным

прудом. А советовал он то, о чем с давних пор мечтал "падишах вселенной", -

мечтал, но не смел произнести вслух, чтоб не

вызвать тайных насмешек опытных полководцев.

И вот: "Полумесяц на Исфахан!"

Из Сераля верховный везир вышел ошеломленный и потрясенный, будто он

уже четвертый везир и отброшен куда-

то на дальнюю тахту.

Ночь напролет метался Хозрев-паша на пышном ложе Фатимы. Страшные

видения терзали его: вот проклятый

Моурав-паша разрывает пасть "льва Ирана"... вот Индия... вот грек из Миссолонги

преподносит ему крест, усеянный

жемчужинами... вот знамена с изображением барса, потрясающего копьем, как волны

морские, окружают дворцы шаха

Аббаса... Вот проклятый грузин, прославляя ислам... становится верховным

везиром. Хозрев рванулся, ударом кулака

распахнул решетчатое окно. Брызги прибоя ворвались в душную оду, взметнув, как

паруса, легкие занавеси...

Похвалив мужа за намерение не отступать от власти, славы и золота,

Фатима сказала:

- Я знаю брата, он - да продлит аллах его веселую жизнь до ста одного

года... - сделает Моурав-пашу верховным

везиром, а жену его Русудан - ханым-везир.

Почему не о тебе поют песни в Стамбуле? Почему не к тебе, главному

сераскеру, спешит милость султана? Что за

радость от жизни, если пришелец заслоняет твое имя? И много ли ночей ты

посвятишь не нежным сравнениям и усладам, а

реву, подобно недорезанному быку?

Не отвечая на упреки, Хозрев-паша тупо уставился на отнятые им у Эракле

золотые кувшины с выгравированными

тиграми, свидетелями его жарких встреч с воинственной супругой. На кувшинах

вилось в арабских завитушках изречение

из корана: "Рай женщины - под пятой ее мужа". Машаллах? В чем истина? Он, первый

везир, как последний паук, сам

задыхается под пятой своей жены! И вдруг взвизгнул:

- Фатима! Один кувшин я подарю Моурав-паше!

Другой прикажу моему виночерпию держать под плащом. Да будет приятен

гурджи вкус опьяняющего напитка.

Вспорхнув к мозаичному шкафчику, Фатима вынула изящный флакончик, но

паша его отстранил: