Великий Моурави 6

провинций Персии. С двойной энергией он начнет перебрасывать новые корпуса из

Европейской Турции в Азиатскую. И

тогда, граф де Сези, заказывайте по себе заупокойную мессу. Действуйте, черт

побери! Действуйте, пока не увенчалась

успехом миссия Русселя! Пока султан окончательно не увяз по шею в войне с шахом

Аббасом! Пока грациозная де

Нонанкур не сделала вам прощальный реверанс! Все средства убедить полководца

Саакадзе обнажить свой меч против

Габсбургов оказались тщетными. Тремя бунчуками он разметет барьеры, отделяющие

его от Ирана Сефевидов, извечных

врагов его родины. И он прав, этот Непобедимый, тысячу раз прав! Так только и

должен поступать полководец и деятель,

хорошо взвесивший, что ему выгодно, а что нет. Чудесно! Ему выгодно жить, но мне

невыгодно погибнуть!"

А гул все нарастал. Под грохот даулов - турецких барабанов, под удары

сардар-нагаров - бубнов, под рев бори -

изогнутых труб, слышалось: "Ур-да-башина Моурав-паше!"

Де Сези нервно барабанил пальцами по мраморному подоконнику и вдруг

просиял - его осенила счастливая идея.

"Ба! Надо использовать способ Осман-раши и раздразнить Хозрева до состояния

быка, перед которым дергают красный

лоскут. Очаровательная принцесса Фатима не более чем фурия, прикинувшаяся феей.

Она тщеславна и зла, честолюбива и

алчна, ревнива и мелка. Вот где глубина замысла! То, что не подогреет верховного

везира, распалит до крайности его

царственную жену. Браво, граф! И действуйте!"

Секретарь посольства, виконт с прической льва, выслушав де Сези,

немедля накинул на левое плечо короткий плащ

и выскользнул из Пале-де-Франс. Вскоре он уже в тени платанов Перы шептался с

известным сказочником Кыз-Ахмедом -

"Ахмедом-девушкой", как называли турка за миловидность. Французские монеты

звонко падали в чашу надежд сказочника.

И не позже чем через базарный час на веранде своей кофейни Кыз-Ахмед

стал рассказывать преудивительные

истории о подвигах Георгия Саакадзе, усмирившего Эрзурум. Янтарные мундштуки

перестали дымиться в устах

очарованных слушателей, жадно окруживших сказочника, важно восседавшего на

деревянном возвышении, откуда

виднелись мачты кораблей, а за ними мягкие очертании холмов, подернутых

голубоватой дымкой.

И с новой силой, как пожар под порывом ветра разгорелись восхваления.

Они перенеслись в театр теней, где на

этот раз, вместо Карагеза, увлекал зрителей Моурав-паша. На промасленной бумаге

под светильником, наполненным

оливковым маслом, черный силуэт то двигался с двумя бунчуками над бездной гор,

то пролетал на крылатом коне, то

превращался в барса и лапами душил персидского хана и вождя арабов. Копоть

садилась на напряженные лица зрителей. За

черным силуэтом Моурав-паши на экране неотступно следовали храбрые "барсы",

янычары и сипахи - фигурки, тщательно

вырезанные из хорошо выделанной и выскобленной верблюжьей кожи. Треск зиль -

металлических кастаньет, удары дайре -

барабанов и свист камуш - флейт заглушали фанатичные выкрики: "Ур-да-башина

Моурав-паше!"

Французские монеты звонко падали в чашу надежд карагезджи.

Наутро восхваления перенеслись в женские хамам - бани. Под

полусферическим сводом, поддерживаемым

четырьмя аркадами, образующими восемь альковов, скопилось множество

полуобнаженных турчанок, задрапированных с

голубые простыни с красными полосами. Из кранов в мраморные бассейны с шумом

лилась вода, но все заглушали

восхищенные возгласы. На полу восьмиугольного возвышения расчесывала волосы

красавица, ласкавшая ребенка, молодая,

но уже прославленная говорунья. Она безумолчно расписывала не только доблести

Моурав-паши и его "барсов", но и

красоту их женщин, сотканных из лучей солнца, лепестков роз и шелковых нитей.

Когда Моурав-паша добудет пятый трон

шаха Аббаса, то ханым Русудан займет высокое место той, которая презирает все

низкое.

Первая служанка принцессы Фатимы, стройная Халиде, даже уронила с плеч

покрывало, услышав невероятное.

Чтобы скрыть смущение, она быстро нагнулась, якобы поправляя ремни на деревянной

обуви. Густые, черные как смоль

волосы, ниспадавшие до мраморных плит пола, прикрыли ярко вспыхнувшие щеки: "Ва-

ай! Скорей, скорей к ханым

Фатиме! Лишь бы у нее глаза на лоб не вылезли..."

Купальщицы, взобравшись на гейбек-таши - камень-пуп, вынимали из

больших бохча вкусную снедь и, угощаясь,

распевали песню о непобедимом гурджи и его храбрых "барсах".

Французские монеты звонко падали в чашу надежд владельца хамам.

В полдень хвалебные песни перекинулись в бухту Золотого Рога. Их,

словно канаты на лету, подхватывали моряки

с обветренными лицами, крепя паруса или смоля бочки. Вспугнутые чайки беспокойно

кружились, садились на камни

набережной и снова взлетали, отражаясь в зеркальной воде. Гамалыки с той же

песней поднимали на корабли тюки, - она

снимала с их плеч тяжесть груза:

О Моурав, гурджи стоокий!

О Аладдин!

Перед тобой порог высокий

И путь один!

Священный шелк пронес ты гордо,

Свет наших сил!

Победу, словно чашу, ортам

Ты подносил!

Напиток битв, шербета слаще,

Врагов согнул!

- Селям, гурджи! - кричит все чаще

Тебе Стамбул!

Еще бунчук тебе да будет

Взамен крыла!

Тому, кто пятый трон добудет,

Хвала! Алла!