Великий Моурави. Книги 1-6

Пустовали и аспарези, хоть молодость и требовала поединков отважных, единоборства и джигитовок. Но Зураб запретил народу благородные игры. Он всеми мерами стремился превратить Носте в захудалую деревню и «выбить дух непокорности» из ностевцев. Этим, как ему казалось, он больно ранит самолюбие Русудан и гордость Георгия Саакадзе. Но чем больше он свирепствовал, тем сильнее росло сопротивление ностевцев. Ничто не могло вытравить из их сердец любовь к свободе и гордость «обязанных перед родиной». Лишенная почти всех коней, отобранных арагвинцами, молодежь устраивала различные состязания в силе и ловкости: борьба чередовалась с метанием дротиков. Кожаный мяч лело сменяла переплетенная веревкой чогани. Иногда же тайно за рекой по очереди вскакивая на коней, не взятых арагвинцами из-за изъяна или старости, и мчались во всю прыть по долине, то и дело замахиваясь шашками на мнимых врагов.

Вот почему, к изумлению управителя Носте – княжеского азнаура, присланного Зурабом, – молодежь расцветала, крепла и, несмотря на притеснения и непосильные работы, взваленные даже на мальчиков, была весела, – их не оставляла надежда на скорое возвращение Моурави.

Церковь переполнена, но дед Димитрия знал: для него всегда найдется место. На паперти его приветствовали арагвинцы.

– Эй, дед! – крикнул молодой, с широкой шеей и низким лбом. – За своего внука помолись, ведь он стал турком.

– Лучше турком, чем быком, подобным тебе! За это непременно помолюсь! – И, не обращая внимания на угрожающие выкрики, вошел в церковь.

Отыскав глазами прадеда Матарса, дед Димитрия протиснулся к нему и стал упрекать друга за то, что тот не подождал его:

– Что, святой Гоброн фазанку на золотом блюде обещал с неба спустить, потому торопился?

– Фазанку не знаю, а моя Сопико чахохбили ночью приготовила: Павло козленка в лесу убил.

– Раз убил, значит, не убежит.

– Знаю, не убежит, а сатана всю ночь смущал: «Пока будешь молиться, кошка чахохбили скушает!» Поверишь, три раза возвращался; кошка на крыше спит, чахохбили в сундуке закрыто, а все же тревожусь… – И вдруг заторопился: – Пойдем со мною, без нас священник докажет народу, что на небе веселее глотать воздух. Пойдем к нам чахохбили…

– Твое чахохбили, наверно, кошка съела.

– Пусть на этом твоем слове чернолицый подавится! – Прадед Матарса беспокойно заморгал и потянул деда за рукав. – Пойдем, если друг мне.

– Не могу, дорогой, у самого сегодня праздник: внучка вареную курицу прислала, гозинаки тоже…

– А где курицу спрятал?

– Если от кошки, то нигде, – лишь котел крышкой прикрыл, сверху кирпич положил.

А если от арагвинцев, то под тахту котел засунул, старыми чувяками забросал.

Задержав шаги около лика святого Георгия, они вышли на паперть, где их встретили смехом арагвинцы. Один, подбоченясь, вызывающе крикнул:

– Что, домой спешите? Шашлык вас ждет?

– Шашлык, правда, не ждет, – дед насмешливо прищурился, – а чахохбили и вареная курица непременно.

Арагвинцы загоготали… Прадед Матарса, передразнивая, вторил им: «Го-го-го-го!» И вдруг озлился:

– Вы почему в церковь не вошли! Разве бог придумал воскресенье не для молитвы?

– Скучно у вас в церкови.

– Скучно? Тогда езжайте в Тбилиси, – выкрикнул дед Димитрия, – целовать спину своему князю.

– Лучше ниже, – посоветовал прадед Матарса.

И два боевых друга, несмотря на угрозы арагвинцев, нарочито медленно стали спускаться по тропинке, навстречу голубоватым дымкам. А арагвинцы жалели, что обычай запрещал им не только поднять руку на стариков, но и дерзкое слово сказать им… впрочем, слова все же говорили…

В эти тяжелые годы бревна на берегу Ностури были единственной отрадой ностевцев. Даже молодежь охотно собиралась послушать про то, что было, и про то, чего никогда не бывало.

Долго крепились арагвинцы, но скука погнала и их к берегу. Конечно, они не сказали, что хотят слушать стариков. Нет, они здесь, дабы не посмели плохо о князе Зурабе говорить.

Услышав впервые такое объяснение, дед Димитрия рассердился и накинулся на младшего, горделиво подкручивавшего черные стрелки усов:

– Ты что, горный баран, мне на шелковом ковре своего князя подносишь? Я его знал еще тогда, когда ты не чувствовал разницу между головой и…

Хохот ностевцев всегда обезоруживал арагвинцев: причин обнажать шашки не было, а плетьми опасно на стариков замахиваться. Молодых тоже не за что избивать: слова ни плохие, ни хорошие не роняют, а что насмешливо смотрят, что делать? Их глаза, – как хотят, так и смотрят. За смех тоже нельзя винить: неизвестно, над кем потешаются, может, над рыбой в реке! Себя только на посмешище выставишь.