Великий Моурави

готовятся ли картлийцы освободить узника набегом? Мудрость подсказывает

срубить дерево, раз оно все равно начинает гнить!.."

- Да покусают блохи язык Али-Баиндура! - вспылил Эреб-хан. - Как он

смеет лживыми измышлениями беспокоить шах-ин-шаха? Разве картлийцами сейчас

не управляет Саакадзе - сын собаки? И разве не он радовался заточению

опасного для него царя Луарсаба?

- Алмаз истины сверкает в золоте слов Эреб-хана. Но в одном не

ошибается нетерпеливый Али-Баиндур: освободить Луарсаба стремятся, но не

Картли, а Русия...

- Хранитель знамени солнца, великий шах Аббас, смысл пребывания здесь

русийских послов разгадал Юсуф-хан. Они ждут счастливого часа предстать

перед твоим проницательным оком, не соизволишь ли осчастливить их, тем более

- они и сегодня терзаются уже три часа.

- Да будет тебе известно, мой Караджугай, приличие требует четырех. -

Шах вдруг повеселел. - Хотя и силен русийский царь, но его послы каждый день

томятся у меня в "зале терпения", с негодованием взирая на послов других

земель, стремящихся раньше них пролезть в сокровенную дверь.

- Злость да не будет спутником длиннобородых, ибо сказано: не завидуй

соседу, когда у самого рот полон нечистот.

Аббас расхохотался. Учтиво смеясь, ханы с благодарностью смотрели на

Эреб-хана, всегда умеющего разогнать черные тучи на челе грозного "льва

Ирана".

"Прав мой пьяница, - думал шах, - еще неизвестно, как Русия закончит

перемирие с королем Сигизмундом. Не предсказали звездочеты и франкам конец

их распри с Испанией".

И хотя шах намеревался еще долго морить послов царя Михаила Федоровича,

не отпуская и не принимая их, но сегодня сам ощутил нетерпение: надо

выведать, в каких пределах Московия решила настаивать на освобождении

Луарсаба и чем собирается соблазнить смиренного шаха Аббаса. Подумав, он

сказал:

- Пусть послы возрадуются, сегодня я допущу их к своей руке.

Юсуф-хан поспешил известить Василия Коробьина и дьяка Кувшинова, вот

уже две недели ожидающих очередного приема.

Более пяти месяцев сидели русийские послы в Исфахане. На втором приеме

шах Аббас, поднимая руки и глаза к небу, милостиво говорил: "Персия моя, и

народ мой, и богатства мои - все не мое: все аллаха да высокого царя Михаила

Федоровича; во всем волен аллах да он, великий царь".

Но после шахского пира в покое, где по стенам и на потолке не было и на

ладонь пространства, не занятого зеркалами, и где танцовщицы во время плясок

представляли разные забавные фокусы, снова началось томительное ожидание и

споры с ханами.

На третьем долгожданном приеме говорили послы шаху о делах грузинских.

Царь Михаил Федорович требовал отказа шаха от удела иверской божьей матери.

А шах, вздыхая, говорил, что не только готов отдать земли грузинцев, но и

Дербент, Ширван, Баку, и тут же требовал от послов спешного вызова из Гонио

царя Теймураза - ослушника, притаившегося в землях султана, извечного

недруга Ирана и Русии.

Помня разговор с посланником католической миссии, послы настаивали,

чтобы шах не только отказался от Картли, но и Картли вернул бы законному

царю. А что турский султан недруг - на том соглашались.

И снова шли увеселительные пиры и охоты. И снова Караджугай-хан

восклицал: "Вознагради, аллах, правоверных, умножь шахово добро и сделай

сильными его сарбазов! Аллах, я желаю этого!" Снова писцы скрипели перьями,

описывая Астрабат, где находят бирюзовые камни, Мазандеран, где собирают

лучшие плоды. И снова спорили послы и ханы о торговых льготах московским

купцам.

На четвертом приеме, памятуя наказ Филарета, святейшего патриарха,

послы клялись вседержителем, творцом неба и земли, что не только послать за

Теймуразом-царем, но и умыслить такого без государева повеления не посмеют.

Брови шаха Аббаса высоко вскинулись, широкие ноздри раздулись, но голос

продолжал звучать вкрадчиво. Пусть царь Русии для брата своего Аббас-шаха

пошлет строгую грамоту в Гонио, чтобы Теймуразу немедля ехать в Исфахан и

принять из рук повелителя Ирана престол кахетинский.

Трижды поклонившись, Коробьин пообещал тотчас же отправить в Москву

скоростного гонца, дабы известить о желании Аббас-шахова величества. А в

остальном волен бог да великий государь, царь всея Русии Михаил Федорович.

Но шах Аббас помнил недоверие к нему Теймураза и тяготение Теймураза к

Русии. Поэтому, под предлогом опасности проезда в турецкую крепость Гонио

русийского гонца, настаивал, чтобы требовательная грамота была из Москвы

переслана ему, шаху Аббасу, а он, приложив свою грамоту, найдет легкий путь

к Теймуразу.

Пока длился пир, Тинатин грустно рассматривала соболя и куницы,

присланные ей из Русии государыней-матерью.

Вспомнила Тинатин, как некогда сватали ее за русийского царевича. Слезы

блеснули на ее ресницах: совсем иная судьба была бы и у Луарсаба! Луарсаб!

Бедный брат, много страданий принесло ей откровенное письмо. Поистине - царь

доверил Кериму свое сердце. Как хорошо, что и она послушалась Нестан и