Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

«…Рабочие привезли с собою машины на сумму 15 тыс. долларов для производства оконных рам и дверей по американскому методу, – жаловался в 1930 году в ЦК профсоюза строительных рабочих Фердинанд Демут, американский инженер, работавший в Ленинграде. – Эти 32 рабочих приобрели на свои последние сбережения машины в качестве подарка пролетариату СССР, машины были поставлены под деревянный навес. …Снег растаял, и вместе с ним и наши надежды на лучшую работу. А машины все ржавеют в деревянных ящиках».

Западные архитекторы испытывали разочарование еще и вот почему – соцгорода, которые должны были продемонстрировать Европе преимущества социализма, обернулись в конечном счете морем бараков. «Утвердившаяся в умах людей девятнадцатого столетия филантропическая идея создания идеальных рабочих городов совершенно неожиданным образом трансформировалась на практике в строительство трудовых казарм, – пишет Винфрид Зебальд в романе “Аустерлиц”, – что случается достаточно часто с нашими наилучшими планами, имеющими обыкновение в процессе реализации превращаться в свою полную противоположность».

На Магнитке вместе с колоссальным предприятием по производству стали советское правительство планировало построить город будущего. Но он, в отличие от комбината, так и не был построен – отчасти из-за промахов, допущенных Маем, а отчасти из-за того, что рабочие-строители не смогли выполнить свою работу так, как это было запроектировано. Соцгород с самого начала представлял собой цепь ошибок. Его расположение на местности было таково, что преобладающие ветры несли сюда весь дым с комбината. Почему так вышло? Зара Виткин вспоминал услышанный им от Эрнста Мая рассказ о встрече с наркомом Серго Орджоникидзе, где решался вопрос, на каком берегу реки Урал будет построено жилье. Наркомтяжпром собирался строить на одной стороне, а Наркомжилкомхоз – на другой. В итоге дома были построены безотносительно плана в третьем месте.

Американский рабочий

В 1938 году в построенном по проектам группы Мая магнитогорском «соцгороде», состоявшем из пятидесяти 3–5-этажных домов (каждый на 75–200 комнат), жили всего 15 % населения. Половина горожан – во “временных” бараках, которые фактически стали постоянными. Еще четверть – в землянках – 25 %, в «частном секторе» – 8 % населения и, наконец, 2 % – высокое партийное, советское и энкавэдэшное начальство – в «виллах» района Березки и гостинице «Центральная». Почему в гостинице? Гостиницы сразу после революции стали привычным жильем для партийной элиты – так было и в Москве, где центральные гостиницы, переименованные в Дома Советов, заселили партийными чиновниками.

Эту статистику (примерную, разумеется) приводит в своей книге «За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали», написанной осенью 1941 года, американец Джон Скотт, один из восьмисот иностранцев, трудившихся на строительстве легендарной Магнитки. Иностранные рабочие, трудившиеся бок о бок с советскими и жившие в сходных условиях, разбирались в советских реалиях лучше, чем другие иностранцы. Им можно больше доверять, нежели тем, кто видел жизнь из окна туристического автобуса.

Джон Скотт приехал в Советский Союз осенью 1932 года, видимо, под влиянием отца – профессора политэкономии, одно время входившего в Компартию США. Во всяком случае, двадцатилетний Джон решил поучаствовать в строительстве социализма в одной отдельно взятой стране. Бросил колледж, поступил на завод Дженерал Электрик, несколько месяцев учился сварочному делу и стал квалифицированным сварщиком. И все это оттого, что на строительстве Магнитки сварщики были нужнее. Так Джон Скотт оказался в Магнитогорске.

В том году гигантское сталелитейное предприятие, оборудованное по последнему слову техники, созданное в степи в короткие сроки, начало «давать чугун» (к 1933 году – сталь). Но не только это давало ему повод для энтузиазма.

«В России за те пять лет, которые я там провел, материальные условия улучшились по крайней мере на сто процентов. Во Франции они остались такими же, возможно, даже ухудшились. В Америке, вероятно, слегка улучшились, хотя я сомневаюсь, чтобы они изменились намного. Может быть, у русского рабочего было всего не так уж много, но он чувствовал, что в следующем году получит больше».

При всем своем энтузиазме Джон Скотт возмущался «абсентеизмом», под которым понимал «старый русский обычай… не выходить на следующее утро после выпивки», и еще тем, что «две бригады направлялись на работу, где могла работать только одна». Иностранцы не хотели привыкать к бесхозяйственности, участвовать в «авралах», работе в 2–3 смены в ущерб семье и здоровью и недоумевали, зачем нужна гонка, если есть реальный запланированный срок завершения работ. Чрезвычайно изумляли их постоянные «перекуры».