Великий океан

За стеной снова послышались крики, возгласы, заглушившие оркестр, потом опять донеслись звуки скрипок.

Консепсия, наконец, справилась со своим волнением.

— Слушайте, синьор Резанов! — она повернулась к нему и, положив руку на расшитый обшлаг мундира, заговорила уже деловито и быстро. — Я обещала Мадонне, что буду помогать вам, и потому хотела сегодня вас увидеть. Губернатор получил секретные депеши от вице-короля, читал их монахам. Я не видела их. Кто знает! Может быть, ничего важного, но я думаю, вам надо знать… Я не хотела портить вам праздник. Вы были так веселы. Но не понимаю, как это вышло…

Консепсия доверчиво посмотрела на него, смутилась, пальцы ее соскользнули с рукава. Затем торопливо покинула галерею.

* * *

Резанов возвращался на корабль вдвоем с Хвостовым. Давыдова и Лансдорфа засадили играть в карты, хотя Давыдову хотелось спать, а Лансдорфу петь, их не отпускали ни на минуту. Николаю Петровичу пришлось оставить их до утра.

Было уже поздно. Ночной туман скоплялся между холмами, медленно сгущаясь и поднимаясь все выше и выше. Ехавший в полусотне шагов позади, Резанов не различал ни лошади Хвостова, ни самого всадника. Слышал только стук копыт да пофыркивание коня. Но Николай Петрович ехал уверенно — дорога всюду ровная, идет под скалами, и до берега рукой подать. Он нарочно не догонял своего спутника, чтобы наедине обдумать еще раз слова губернатора, сказанные при прощаньи. Девушка не выдумывала. Дон Ариллага что-то скрывает, хотя в его расположении как будто нельзя сомневаться. Очевидно, подозрительный Мадрид успел прислать инструкции… Но как ни старался Резанов сосредоточиться и думать о делах, мысли все время возвращались к Консепсии, к маленькой растерянной фигурке на галерее, милому, побледневшему лицу.

Грохот обвала заставил его лошадь вдруг шарахнуться в сторону. Послышался свист и стук сорвавшихся камней. Какая-то фигура мелькнула в тумане среди скал. А затем лошадь упала на бок, тяжело придавив Резанова… Он потерял сознание.

Глава восьмая

Из окна комнаты был виден сад. Красные и белые цветы свисали над карнизом, сквозь росистую зелень слив и яблонь пробивалось нежаркое солнце. Где-то в листве свиристела птица, напоминающая иволгу, жужжал шмель.

Резанов медленно приподнялся и сел на постели. В ногах его ощущалась слабость, но головокружение прекратилось, он с удовольствием вдыхал свежий, увлажненный росою воздух. Затем попытался вспомнить подробности ночного происшествия.

Вчера, когда его, окровавленного, притащил Хвостов в президию и он очнулся среди перепуганных испанцев, Николай Петрович плохо соображал, как все произошло, и был рад, что отделался только ушибами. Зато сегодня многие детали всплыли в памяти, особенно одна, поразившая его в момент потери сознания, — мелькнувшая фигура на скале. Он ясно разглядел ее сквозь редкий вверху туман. Вспомнил и расстроенное, нахмуренное лицо старика Аргуэлло, услышавшего про обвал. Двадцать лет существовала эта дорога, и только один раз, во время землетрясения, обрушилась каменная стена. Правда, после зимних дождей камни иногда падали…

Неужели таким образом испанцы хотели от него избавиться? Но он сразу отбросил эту мысль, зная, что в глазах коменданта он был неприкосновенной особой. Безопасность гостя для него вопрос личной чести.

Николай Петрович снова опустился на подушки и задумался. Губернатор уехал, они ни о чем не договорились. Там, в Ново-Архангельске, считают каждый день, ждут хлеб, а переговоры теперь могут еще больше затянуться. Да и неизвестно, чем все это кончится. Безусловно, у губернатора есть тайные предписания, Консепсия не выдумала… А он вынужден лежать и терять дорогое время…

Обеспокоенный, Резанов опять сел на постели и пробовал обдумать создавшееся положение.

Узорчатые тени от цветов и листьев передвинулись ближе к углу, на темной стене у самого потолка задрожал солнечный зайчик. Но тишина не нарушалась, и только кто-то несколько раз прошел мимо двери.

«Может быть, Консепсия?» — подумал Резанов.

Однако Консепсия не появлялась, а вскоре он услышал ржанье коней, доносившееся со двора, и вслед за тем в дверь осторожно постучал домоуправитель. Неподдельно обрадовавшись, что — слава Мадонне! — синьор чувствует себя хорошо, он передал просьбу губернатора разрешить ему навестить больного.

— Экцеленца ждал, когда вы проснетесь, — сказал старый слуга почтительно. Несмотря на ранний час, на нем были парадные штаны, расшитые позументами, и куртка, из тесных рукавов которой торчали почти черные кисти рук. Старик будто не знал, куда их девать, и все время жестикулировал. — Экцеленца приказал солдатам не расседлывать коней. Он старый, ему нельзя ехать по жаре, но он приказал ждать.

Действительно, губернатор, торопившийся в Монтерей, был обескуражен несчастным случаем и не уехал сразу после бала, как говорил Резанову.

Николай Петрович забыл о своих ушибах. То, что губернатор остался и, по-видимому, страшится ответственности, вернуло ему бодрость.

— Проси! — сказал он домоуправителю почти весело.