Великий поход

Падаль взывает к падали. Смердя своей правдой. Она никогда не выиграет потому, что оказалась под колесом, которое невозможно остановить.

О великая мера достоинства — колесо! Сносящая каждого робкого или мелкотребного душой. Найдётся ли тот, кто встанет у тебя на пути, не рискуя хребтом? Кто остановит тебя силой, поднимаясь наперекор не ради чего, а по внутреннему повелению встать под поток, свалить его, чтобы всё замерло в первородном хаосе? Уж как ни редки отмеченные священной печатью создающие поток, его сокрушители, те, что от дурной силы противоречия, встречаются ещё реже. И оттого колесо катится. Катится!

Дадхикра приручался трудно. Он ненавидел своего мучителя и боялся его. Боялся новых запахов, стиснутого жердями пространства, которым ему заменили свободу, верёвки, посягавшей на его шею. Он боялся всего, но его страх выглядел совсем не так, как у Сури. Его страх выглядел протестом и, может быть, даже вызовом мучителю, ибо оставался формой непокорности ему.

Дади охотно принимал пищу и рвался вон из загона, толкая мелкой грудью тяжёлые заставы.

Сурьясья же покорилась. Покорилась настолько, что никуда не рвалась и не шарахалась в сторону при появлении мучителя. Её только била дрожь. У неё теперь всё время дрожали ноги. Но не от страха, а от того, что она не брала корм. Сури прятала морду от человека и тяжело дышала.

Жеребята были примерно одного возраста и даже немногим отличались друг от друга. Из них получилась бы славная пара. Для одной жерди. Если брать во внимание сомнения Атитхигвы и его повозку. Но очень скоро стало ясно, что именно с этой повозкой придётся повременить. Сурьясья уже не вставала. Она лежала на брюхе, поджав под себя ноги и только вздрагивала головой. Глаза кобылки помутнели.

Что она видела своими заполонёнными глазами? Может быть, близкий конец всей этой истории? Применительно к её коротенькой, неудавшейся жизни? Вот ведь странная штука — судьба! Бегают по луговине жеребята, не подозревающие, что колесо уже пущено и дело теперь только за ними. Что судьба схватит кого-то из них, не разбирая, какой толк именно в этом выборе.

Сури сдохла однажды утром. Так и не став творительницей человеческой участи. На раннем этапе её оконённой истории. Кобылка лежала среди навозных набросов, уронив голову, и больше не дрожала. Дадхикра почему-то присмирел, будто понимая, что случилось.

* * *

Рваное небо стонало непроходящей грозой. Она трясла обвисками серых облаков, выбивая из них остатки дождя.

Дадхикра прятал морду за плечо Индры. Жеребёнок с содроганием сердца изучал грозу. В испуганных сливах его глаз застыло дымное, всклокоченное небо. Пугающее грохотом непонятной опасности.

Воин обернулся и потрепал друга по всклокоченному загривку.

— Грозы не надо бояться, — сказал Индра. — Понимаешь, гроза — это наше.

Дади мотнул головой. Он мог бы поспорить с воином, но решил посмотреть, чем дело кончится. Человек, по его мнению, имел массу заблуждений и недостатков. Помимо того, что он любил грозу, человек почему-то никогда не носился вдоль загона, не прыгал и не брыкался. А когда к нему близко подходили другие, даже и не помышлял никого укусить за ляжку. Странное поведение!

Дадхикра постепенно привык к воину, везде ходил за ним и даже стукнул Атитхигву своим тяжёлым лбом, когда тот попытался что-то оживлённо обсуждать с Индрой. Эта привязанность, скреплённая узами неожиданно возникшей взаимной опеки, в которой роли человека и поджеребка ещё не определились в понятиях «младший — старший», вызывала умиление у жрецов огня. Всем казалось, что, если бы Дади имел человеческий язык, он непременно отспорил у Кавьи Ушанаса не одну умную мысль.

Вероятно, по своему, по лошадиному темпераменту души и размеру натуры, Дадхикра не только удивительно совпадал с двуногим собратом, но и повторял его. Даже в привычках. Что дало основание Атитхигве высказаться о предстоящем споре, кто же из них станет таскать повозку, а кто займётся понуканием — как о сложном вопросе.

Всю долгую Ночь Богов бхриги делали колесницу. Колесо Индры состояло из восьми кусков дерева, собранных в круг и зарощенных смоляным припоем. По замыслу самого автора, их стянули ремнями, а весь круг прочно и равномерно распирали толстые и крепкие спицы, сходящиеся по двум краям оси.

Такая конструкция делала крепление колеса непрочным, шатким, и от неё пришлось отказаться. Индра поправил самого себя, успев перейти тропу творческих изысканий Атитхигвы, когда предложил ступицу для крепления колёсных распорок.

Ступицу под каждое колесо вырезали вручную костяными ножами, с вдохновением и тщательностью, достойными самого высокого ремесла. Вроде ткачества.

Хотар предложил мазать ступицу жиром при насадке на ось, опасаясь трения, способного воспламенить колесо. Остановились на другом способе. Колесо попросту забивали на осевое оконечье, а после — вымачивали для тугой плотности крепежа.