Великий полдень

Впрочем, ее искренний интерес к моим занятиям меня не слишком удивлял. И, в общем то, был даже приятен… Странно было то, что она словно старалась приуменьшить, скрыть этот интерес, — как будто в нем заключалось что то нескромное, предосудительное или противоестественное. Если уж на то пошло, я готов был, конечно, удовлетворить ее любознательность и без распоряжений Папы. Прояви такой интерес ко мне и моим занятиям Майя, я был бы бесконечно счастлив.

Признаюсь, при встречах с Альгой я и сам оживлялся. Но, отличие от профессора, у меня была серьезная причина. Я заглядывал в изумрудные глаза, стараясь прочесть в них, что-нибудь обо мне и Майе… Я все ждал, что она сама заговорит о Майе, но она упорно молчала. Абсолютно никаких намеков. А сам я, конечно, не решался ее расспрашивать.

Прошла еще неделя другая, и, как и было записано в последних резолюциях, состоялось два торжественных мероприятия, на которых я был безусловным именинником. Я не протестовал. Это было даже забавно. Во первых, на фасаде нашего дома при изрядном стечении публики и в присутствии телевизионщиков была укреплена тяжелая бронзовая доска, на которой был отчеканен мой гордый профиль. Во вторых, в главном зале Шатрового Дворца, в глубине дальней диорамы, по согласованию со мной, было выбрано скромное местечко среди скульптурной группы древних зодчих. Там смонтировали фигуру Народного Архитектора. Я уже не иронизировал. Я принимал поздравления. На обоих мероприятиях присутствовали почти все наши. В том числе Наташа, Альга и Майя. Майя вслед за другими чмокала меня в щеку, но сразу после протокольных церемоний прощалась и исчезала. У нее были вечные неотложные дела. Не меньше прежнего, она продолжала хлопотать вокруг Пансиона, а кроме того, как мне рассказывала Мама, стала проявлять интерес и к делам России. Насколько я понимал, у Майи появились планы насчет расширения попечительской деятельности, и в этом сказывалось определенное влияние Мамы, которая всячески пыталась привлечь внимание дочери к идеям России. Якобы при поддержке России можно добиться увеличения числа воспитанников и в перспективе создать в Деревне даже целое детское поселение — своеобразный прототип детского мегаполиса.

Странное двойственное чувство появлялось у меня в минуты наших коротких и всегда прилюдных встреч с Майей. Окончательного разговора и выяснения отношений у нас так и не состоялось. Иногда у меня было такое ощущение, что между нами вообще не существует никаких отношений и что я ее безнадежно упускаю. То она разговаривала со мной как ни в чем не бывало, шутила. То вдруг в ее взгляде появлялось что то отстраненное — как будто она напрочь обо мне забыла и с головой погружена в свои дела. А еще немного погодя вспыхивал какой то огонек, который словно говорил, что нет, она ни на минуту не забывала обо мне, о своей власти надо мной и что то, что между нами — это уж дело ясное, решенное… Тогда мне действительно казалось, что мы уже обо всем договорились, что все решено, и нам не о чем договариваться. В такие мгновения почему то было неловко встречаться с ней взглядом, как будто не только она, но и окружающие знали о наших отношениях и обсуждали нас, словно мы были женихом и невестой, и глупо было делать из этого тайну.

Но главная особенность моей теперешней жизни состояла в том, что я находился под постоянной и интимной опекой Мамы, которая, наподобие свахи, с неослабевающей и необычайной энергией осуществляла посредничество между своей дочерью и мной. Я практически ежедневно и даже два раза на дню встречался (должен был встречаться) с Мамой в ее офисе в Москве, а каждые выходные непременно приезжал в Деревню. Не скрою, разговоры с Мамой с глазу на глаз, обсуждение того, что было для меня самым сокровенным, доставляло мне своеобразное удовольствие, разжигало фантазию и сделалось остро необходимым в качестве взбадривающего средства, так как было подтверждением того, что наше дело действительно движется к желанной развязке.

Во время этих встреч я прежде всего спешил выспросить у Мамы о том, что говорила и делала за это время Майя. Ребячлив и нетерпелив я был до идиотизма. Впрочем, Мама и сама, не дожидаясь моих расспросов, принималась обстоятельно и аккуратно обо всем докладывать — словно считала своим первейшим долгом представить мне полный отчет, чтобы уж потом я не ссылался на свою неосведомленность. Это и понятно, поскольку жизнь и интересы ее дочери должны были слиться с моей жизнью и моими интересами.