Великий полдень

Но и этим дело не ограничилось. Выйдя утром из дома и, как обычно, направившись пешочком в Москву, я с немалым удивлением обнаружил, что меня сопровождают какие то двое. Они держались на некотором отдалении и изображали из себя обычных прохожих. Проходя КПП на центральном терминале, я было натравил на них внутреннюю службу безопасности, но служба безопасности сообщила, что все законно — они зарегистрированы в качестве моих личных телохранителей. Таким образом парочка стала таскаться за мной повсюду. Что называется, висели на хвосте, несмотря на то, что с безопасностью внутри Москвы все было в полном порядке. Приятного в этом, прямо скажем, оказалось мало. Хотя бы по той простой причине, что теперь о каждом моем шаге становилось известно Папе, и я не мог позволить себе беспрепятственно искать интимной встречи с Майей. Не говоря уж о том, что я вообще не привык к соглядатаям. В конце концов я не выдержал и обратился к Папе с просьбой убрать от меня топтунов, но Папа лишь усмехнулся: «Кажется, Серж, ты сам однажды сетовал, что у тебя нет охраны. Теперь ты стал очень нужный нам человек, и мы должны тебя беречь. Что если кому-нибудь вдруг придет в голову тебя грохнуть, а?» Я не нашелся, что на это возразить. Впрочем, довольно скоро я перестал обращать на топтунов внимание.

Я сам себе удивлялся. Со стороны, например, в глазах Мамы и Наташи, я должен был выглядеть человеком, который круто переменил свое отношение к жизни. Что называется взялся за ум. В некотором смысле меня как бы даже подменили. Стоило мне сделать всего один шаг из своей костяной башни, и передо мной распахнулся мир огромных возможностей. Первое время, правда, я еще ловил себя на том, что остатки прежнего скепсиса дают себя знать. Подобный недуг случается с натурами одаренными, но не избалованными вниманием света. Начинаешь ерничать и насмехаться над этим самым светом, — то есть над тем, чьим вниманием недостаточно избалован. Но я быстро излечился и прозрел. Возрождение России уже не казалась мне таким уж глупым и идиотским мероприятием. Я и в самом деле начал ощущать себя «партийным человеком». Во всяком случае не возражал против того, чтобы считаться таковым. В конце концов, ведь лозунги и идеи, которые провозглашались, содержали немало созвучного с тем, о чем я в свое время и сам размышлял. В частности, наши лидеры, наконец, осознали, что архитектура, архитектурные формы и вообще монументальная организация окружающего пространства способны самым решающим образом влиять на умы и общественное сознание в целом. Я стал повсюду желанным гостем, и самые разные люди постоянно интересовались моим мнением и спрашивали совета, — причем, не столько в отношении профессиональном, сколько в смысле новой государственной идеологии, которая разрабатывалась одновременно множеством групп и комитетов.

Нельзя сказать, что меня так уж задергали общественными поручениями. Если на то пошло, я и сам ощутил зуд деятельности. Ощутил, что подспудно начинают вызревать новые идеи.

Меня пригласили во вновь образованную экспертную группу, которая состояла из заслуженных деятелей науки и культуры. Группа была сформирована по личной инициативе Феди Голенищева, который не без основания полагал, что народная любовь, составлявшая главный предвыборный капитал, — это одно, а соответствующая идеология, под вывеской которой должен сколачиваться настоящий финансовый капитал, — это совершенно другое. Лично участвовать в работе нашей группы ему, конечно, было не досуг, но зато он поставил над нами своего непосредственного представителя и куратора — Петрушку.

Поначалу вид этого деятеля вызывал у всех нас естественный протест, однако мы довольно быстро к нему привыкли. Он аккуратно собирал стенограммы наших совещаний, делал скрупулезные выписки, а затем с тремя или четырьмя себе подобными молодыми людьми, которые ходили у него в помощниках наравне с прислугой за все, стряпал для Феди Голенищева регулярные резюме, сводки и рефераты. Гораздо больше меня удивило, когда однажды я увидел его входящим в офис Папы. Впрочем, я не придал тогда этому большого значения. Бог с ним, с Петрушкой, он сам был у наших как бы на посылках.

В составе группы, кроме мэтров академиков, оказался мой добрый приятель профессор Белокуров. Он сообщил мне, что теперь мы с ним штатные идеологи России и единственное, что от нас требуется — это рожать идеи. Только и всего. Занятие приятное и не слишком обременительное. Профессор также сообщил, что ему, как университетскому светиле и просто опытному в таких делах человеку, специально поручено оказывать мне всяческую теоретическую помощь в формулировании собственной философской доктрины. Я не возражал, чтобы меня считали «идеологом». Ощущать себя таковым оказалось весьма лестно, весьма приятственно. Тем более, что в глубине души я, пожалуй, считал себя прирожденным идеологом.