Великий раскол

Из дровяника вышел молодой служка в фартуке и с вязанкою дров. Никон издали остановил его, замахав клюкою. Сложив дрова наземь, служка торопливо подошел к старику, тщательно вытирая руки о фартук и поправляя свою белокурую туго заплетенную косичку. Подойдя под благословение, он добродушно глядел своими большими серыми глазами и ожидал приказаний.

– Что поздно печь затопляешь? – по-прежнему сердито спросил старик.

– Затопил, – был короткий ответ.

– А что ноне стряпать мне будешь?

– Что позволишь.

– Ушицы мне свари из стерлядок, да окуньков туда прикинь, да ершиков, да налимью печеночку приметни. Да чтоб лучку и перчику впору, поболе вкинь, да сольцы не забудь… А?

– Добро-ста, – снова был короткий ответ.

Ответ этот так и вскипятил старика. Голова его затряслась еще более, губы и борода задвигались, щеки покраснели, и клюка так и заходила в руке.

– Ты опять меня идолом зовешь! А! – закричал он со старческой запальчивостью. – Я тебе приказывал не называть меня идолом, а!

Служка – это был Никонов поварок Ларка, большой искусник стряпать, отряженный к особе бывшего патриарха из Кирилловского монастыря; поварок безмолвно переминался на месте и добродушно глядел то на сердящегося старика, то на недоумевающего пристава. Князь Шайсупов действительно даже рот разинул от изумления… «Какой идол? Кто его называл идолом?»

– А! Приказывал я тебе? Приказывал? А? – горячился старик. – Говори, приказывал?

– Приказывал-ста.

– Так напредки не смей обзывать меня идолом… я христианин…

Поварок молчит, а пристав, уставившись в землю, улыбается себе татарковатыми глазами. Старик начинает понемногу успокаиваться.

– Ну, так уху свари мне, да поядренее, слышишь? А?

– Слышу-ста.

– Да биточек из щучки сколоти, с лучком же, да чтоб без костей… да масла доброго орехового, да подрумянь, да не пересуши… понял? А?

– Понял-ста.

– Да на сковородке-те и подай, чтоб шипело… Слышишь?

– Слышу-ста, не впервой.

– Да теши межукосной… нет, теши не надоть… Осетринки доброй изжарь, да посочнее, чтобы мягко было, что пух, и лимонцу ломтиками нарежь ровненько… Да огурчиков в уксусе да рыжиков подашь, клюковки там моченой, яблочков в патоке, а?

– Добро-ста.

И опять этот ответ, это несчастное «добро-ста» взбеленило старика. Он даже отшатнулся назад.

В это время по двору проходил тот высокий согбенный монах, который кланялся в окно Никону и которому этот последний погрозил клюкой.

– Отец строитель, отец Исайя, подь сюда! – закричал ему Никон.

Длинный, сухой монах, со строгими глазами и с тонкою бородою развилками приблизился и подошел под благословение. Никон повертел у него перед глазами рукою с четками и еще более насупился.

– Кто у вас научил его называть меня идолом сидонским? – ткнул он на Ларку.

– Идолом сидонским? – изумился длинный монах.

– Да, Астартом, его же невегласи за бога почитали.

– Не вем, святой отец, – пожал плечами длинный монах.

– Как не ведаешь-ста! Ноне ночью ко мне в келью чертей напустили, а этот меня Астартом, идолом сидонским, сейчас дважды назвал. А!

Длинный монах не знал, что отвечать. Серые моргающие глаза его быстро скользнули по глазам Шайсупова, и по лицу обоих пробежала мимолетная лукавая улыбка.

– Ты слыхал, князь Самойло, как он называл меня Астартом? – обратился старик к Шайсупову. – А? Слыхал?

– Не знаю…

– Как не знаешь! Ты тут стоял…

– Стоять стоял, святой отец, да, кажись, не слыхал такова мудреного слова… Да я его, признаться, и не выговорю.

Всем было неловко. Несчастный поварок только хлопал своими невинными глазами.

– А Ларке такое слово как выговорить, не вем, – изумлялся инок Исайя.

– То-то не вем! А он так и сказал: «Добр Астарт…» А в древнем писании идол был некий, сидонский, Астарт, и которые его за бога почитали, приглашали: «Добр Астарт», – пояснял Никон все с той же горячностью. – А я не идол, не Астарт, а христианин.

Исайя только пожимал плечами, а Шайсупов кусал губы, чтоб не засмеяться.

– А ну-кось, Ларивон, скажи-тко оное слово, – обратился он к несчастному Ларке.

Тот молчал.

– Сказывай, говорят тебе!

– Како слово? – спросил Ларка.

– Да что отец-ать святой сказывал.

– Не знаю такова слова.

Шайсупов вскинул на Никона своими лукавыми глазами, которые казались совсем добрыми, простодушно-наивными.

– Прости его, Бога для, святой отец, – заговорил он ласково, – прости на сей раз ради завтрева, ради праздничка Божия… Може, что он и сказал своею дуростью, так прости для Бога.

– Не вмени ему во грех, святой отец, – просил и Исайя, – может, бес попутал.

– А, поди, сам бес-ат и словцо оное шепнул, а не Ларка, – пояснил Шайсупов.

– Я ему питимью за это наложу нарочитую, – прибавил Исайя.

– Ну, ин быть по сему! – смягчился наконец старый упрямец. – Только смотри у меня, осетринку не перепарь… да чтоб лучку, и перчику, и сольцы в меру…

– Добро-ста, – обрадовался Ларка и даже мотнул головой.

Но не тут-то было! Никон даже привскочил своими больными ногами, его опять чем-то ошпарили, и голова ходенем заходила…