Великий раскол

– Слышите, слышите! Опять Астарт! – кричал он и стучал клюкой. – Что ж это будет? Я ноне же великому государю напишу. Я буду бить челом, чтобы великий государь велел розыск учинить над Кирилловым и Ферапонтовым монастырем, откуда оное повелось, чтоб в святые обители бесов напущать да православных христиан сидонскими идолами именовать… Великий государь велит сыскать…

«Розыск» – это было странное в то время слово: тогда «искали» не глазами, не расспросами, а «пыткой», плетьми, кнутом, дыбой да огнем… «Допрос», «испытание», «пытка» – это одного корня слова: кнут да жаровня чинили допрос…

И инок Исайя, и пристав князь Шайсупов испугались угроз Никона… Он накличет на них неминуемую беду: все без вины будут виноваты. Надо чем-нибудь умилостивить рассвирепевшего старика…

– Отец святой! Смилуйся! Вели смирить парня! – взмолился Исайя.

– Смири его, как поволишь, и я стрельцов дам, – предлагал свои услуги пристав, желая защититься чужою спиною.

– Накажи его, отец святой, поучи.

– Поучи Бога для… он перестанет дуровать.

А тот, кого советовали «поучить», «смирить», по-прежнему смотрел недоумевающе… «Блажь-де нашла на старика… не впервой его клюке гулять по моей спине, что ж!»

– Так велишь смирить, святой отец? – умолял Исайя.

– Что мне смирять! Я старец смиренный… смиряйте вы, а я великому государю отпишу, – не унимался упрямец.

Пристав и Исайя переглянулись.

– Что ж, князь Самойло, вели давать плетей, – сказал последний.

Шайсупов свистнул, как Соловей-разбойник. На свист из-за угла стрелецкой избы вышли два стрельца.

– Плетей давай! – крикнул Шайсупов.

Бедный поварок упал на колени и тянулся к ногам Никона, чтобы хоть ухватить и поцеловать полу его подрясника.

– Прости… не буду…

– Не трожь, не трогай ног! У меня ноги больные! – кричал упрямый старик, отстраняясь.

– Не буду идолом звать, о-о!

Подошли четыре стрельца и молча глядели на эту сцену. У двоих из них в руках было по плети, узловатые московские чудовища, младшие сестрички кнута-батюшки: «Плеть не кнут, даст вздохнуть; а батюшка-кнут не даст и икнуть…»

– Ну-ну, сымай рубаху, не нежься, сымай! – поощрял пристав. – Сымай-ка рубашечку.

– И порки, – пояснил Никон.

Стрельцы стали раздевать поварка, развязали и сняли фартук, расстегнули и сняли подрясничек, рубаху…

– Ишь ты, почет какой, ризы сымают, – шутил пристав, – кубыть патриарха.

Никон сердито глянул на шутника.

– Мотри, Самойло… и в дыры муха падает, – проворчал он.

Поварок стоял совсем голый и ежился. Только нижняя часть худого, белого, как у женщины, тела не была обнажена.

– Порки долой! – не унимался развоевавшийся старик.

Поварок с досадой, торопливо спустил нижнее белье и повернулся спиной к своему мучителю.

– Чево ж ты смотришь, чернец?! – накинулся этот последний на Исайю.

Исайя стоял, ничего не понимая, и молчал.

– Твое дело, вели класть, – командовал старик. – Да одежду под голову.

Поварок не сопротивлялся, уже он знал Никона. Да и сечение в то время было делом обыденным: «хлеб насущный», «каша», только «березовая», «баня», «горяченькая», «припарочка» – вот синонимы сеченья…

Положили поварка. Один стрелец сел верхом на голову, другой на ноги. Поварок только сопел да как-то старался втянуть в себя то, что особенно выдавалось, как будто можно было сделать это…

Стрелец, сидевший на голове, казалось, никак не мог усесться ловко и ерзал.

– Не души, – протестовал чуть слышно оседланный.

– Чево разиня рот стоишь! – напоминал старик Исайя его обязанности.

– Валяй, ребята! – распорядился Шайсупов.

Удары посыпались на обнаженные части белого тела, которое сразу стало багроветь полосами. Несчастный поварок то глухо кричал, то грыз зубами свою одежду и задыхался…

Никон смотрел, тряся головою и шевеля губами, и считал удары на четках, как он считал на них «метания», земные поклоны…

– Не зови меня идолом сидонским, не зови Астартом… я благодатию Божиею христианин…

А белое тело все багровее и багровее… Несчастный, забив себе рот рубахою, уж и не кричит… Четки перебраны уже до половины.

– Стой! Будет! – удовлетворяется наконец бывший божиею милостию великий патриарх.

Поварок встал и дрожащими руками облачается… Руки не попадают куда следует… Волосы повыдергались из косенки и падают на лицо… Одевшись кое-как, он кланяется до земли своему мучителю…

– Добро… поучили… не будешь больше меня идолить, – поучает этот последний.

Шайсупов и Исайя переглядываются, поводя руками.

– Ну, подь теперь, стряпай… Да помнишь, что я тебе заказывал ноне? – говорит старик как ни в чем не бывало. – Не забыл? А?

– Не забыл-ста, – пробормотал несчастный дрожащими губами.

– Да осетринку-то не засуши, да лучку, да сольцы в меру…

– Добро-ста…

И опять трясущаяся голова заходила ходенем и застучала клюка об рундук…

– Опять за свое! Опять добр Астарт!..

Шайсупов не вытерпел и покатился со смеху, держась обеими руками за живот…

– Ой, батюшки! Ой, Ларка! Ха-ха-ха! Умру! Ох, святой отец, ой, ой, ой! – заливался он.

– Что ты! Что ты! Обезумел!

– Ха-ха-ха! Ох, батюшки, родители мои! За что вспороли малого.

Все смотрели на хохочущего пристава с удивлением. Даже высеченный поварок улыбался сквозь слезы.