Оценить достоинства и недостатки принятого генералом Войцеховским решения было нетрудно. Еще накануне в деревне Александровке я знал о южном направлении и приказал собрать все сведения о нем; разведка установила возможность движения по нему, однако с большими трудностями. На некоторых участках пути зимой движение не производилось на расстоянии 60–70 верст, поэтому предстояло прокладывать дорогу по целине или же делать длинные обходные движения. Район был слабо населен и беден продуктами и фуражом. Было ясно, что идущие впереди части заберут в населенных пунктах все, что там имелось, а мы обрекались на хроническую голодовку, при неизбежных ночлегах в поле, у костров. Впечатления от перехода по реке Кан были еще слишком свежи в памяти, и я доложил командующему армией, что категорически отказываюсь вести дивизию за 3-й армией.
Отказ выполнить оперативный приказ генерала Войцеховского был более чем опасен; всего два месяца назад он собственноручно застрелил командира корпуса за подобный поступок. Но в данном положении иного выхода я не видел… Последовало горячее и неприятное объяснение, и я ушел к себе, ожидая вслед, в лучшем случае, приказа об отрешении от командования. Большой привал окончился, и приказ не прибыл. Дивизия возобновила движение на Тинское; за ней выступили остальные части Уфимской группы и штаб 2-й армии.
Поздно ночью прибыли в деревню Тинское и нашли ее занятой Добровольческой бригадой, шедшей в хвосте колонны генерала Вержбицкого. Ночевать пришлось в большой тесноте, но в дальнейшем подобное совместное расквартирование уже не повторялось. Войдя в связь с колоннами, генерал Войцеховский упорядочил движение; Уфимская группа двигалась за колонной генерала Вержбицкого, примерно в полупереходе, в соответствии с расположением населенных пунктов. Благополучно миновали сожженную деревню Бирюсу и мирный теперь Тайшет – места бесчисленных партизанских налетов на железную дорогу и схваток их с чехами. Села по тракту казались вымершими, что не могло не отражаться на нашем снабжении. В районе деревни Бирюсы мы обогнали последний собственно чешский эшелон и вновь поставили некоторую преграду между собой и преследующими красными частями, что было крайне важно в связи с теми препятствиями, которые обрисовались на нашем пути.
С выходом к железной дороге штабы генералов Каппеля и Войцеховского получили возможность несколько ориентироваться в общей обстановке путем сведений, собранных у чехов и железнодорожников. Полная темнота, в которой до сего времени шло движение армии, несколько рассеялась, но открывшаяся картина была малоутешительной. Окончательно выяснилась не только полная потеря всего тыла, но и явная его враждебность к армии. Предательский арест Верховного Правителя и образование Политического центра в Иркутске не оставляли сомнений в том, что ждет армию на ее дальнейшем пути. Положение в самой стране, вне Иркутска, было еще хуже, так как здесь повсюду царили партизаны, склонные признать только настоящую красную власть, без всяких розовых оттенков. Следовало ожидать со дня на день официального водворения советской власти на всем пространстве до Байкала. Вместе с тем отпадала всякая надежда на какое-либо содействие со стороны так называемых союзников и их единственной реальной силы – Чешского корпуса.
При всей сложности и неблагоприятности обстановки наше положение и наши возможные планы на будущее выяснились окончательно. Армия потеряла верховное возглавление и всякую связь со страной, которую еще вчера только была призвана защищать. Без боевых припасов, денег и продовольствия, перегруженная больными, пораженная свирепствующим в ее рядах тифом, преследуемая смертельным врагом, она должна была теперь прокладывать себе дорогу силой, в поисках безопасного клочка земли, который смутно обрисовывался где-то за Байкалом. Следовало спешить, насколько допускали силы людей и лошадей, чтобы, с одной стороны, предупредить организацию и усиление враждебных армии элементов на пути к Байкалу, с другой – поставить возможно большее количество медленно ползущих чешских эшелонов между арьергардом армии и регулярными красными частями.