Великий Сибирский Ледяной поход

Дров не было, а морозы были сибирские. Нужно было учиться красть на станциях шпалы, дрова, заборы, но скоро и на станциях не оказывалось запаса топлива. Люди все-таки не терялись и во всем находили выход. Однажды, подъехав к одной большой станции, мы увидели, как пассажиры нашего эшелона тащат громадные бревна и толстые доски. На наш вопрос: «Откуда?» ответили: «Кипятильник ломают». Мы пошли в указанном направлении и вскоре увидели, что на том месте, где был кипятильник, то есть дом, построенный из огромных бревен, стояли одиноко труба и печь с котлами. Стены разобрали по вагонам, и они исчезли в черных отверстиях теплушек, так же исчезло железо с крыши и потолок. Каждый тянул столько, сколько мог. В пять минут от кипятильника осталось одно только воспоминание.

На другой день, по приказанию нашего коменданта поезда, был разобран громадный цейхгауз и все в один миг было сложено на крыши вагонов и тендера. Делались запасы, так как предполагали стоять снова в поле, где топлива нет. На месте цейхгауза стояли только четыре столба. Так разрушалось в пять минут все то, что создавалось неделями, месяцами.

10 декабря. Скоро уже месяц, как мы в дороге. Казалось бы, далеко должны быть, а в действительности продвигаемся черепашьими шагами. Боязнь быть отрезанными большевистскими бандами, рыскавшими в окрестностях, вдоль железнодорожного пути, приходила все чаще и чаще. Запасы истощились, надо было подумать о новых. Впереди вставал призрак голода. Решено было послать Чесика Хмеля (австрийский пленный, знакомый Малиневских, ехавший все время с нами) в Ново-Николаевск за провизией, но с тем, чтобы он ждал на станции Ново-Николаевск, так как мы надеялись все-таки через день-два быть уже в Новониколаевске. Но наши надежды обманули нас, сегодня уже пятый день, как уехал Чесик, а мы все время стояли в поле. Напрасно мы радовались сегодня ночью, что нас повезли. А повезли нас как курьерским, «наверное и ближайшую станцию проедем», смеялись мы, и никто не спал от охватившей нас радости, но недолго длилось это веселое настроение, так как нас везли только от разъезда Кольчугина до станции Чик. И теперь снова стоим и переживаем тяжелые минуты. Тревожные вести доходят со всех сторон. Слышим, что большевики в 30 верстах от нас, то слышим, что они пришли из Колывани, перерезая железнодорожный путь, захватывая таким образом в плен целые эшелоны. Что было с этими несчастными пленными, известно только им и их палачам.

Тянутся унылые часы, сыпятся мешки со снегом в тендер, жгутся трехдюймовые доски, тают наши запасы, а с ними тает и надежда на спасение. Вечером слушаем пение помощника Малиневского, разговариваем, пробуем даже шутить, а мысли надоедливые стучатся в мозг, «уехать бы дальше, не сидеть в этих тесных теплушках», а напряженный слух, вместо пения, старается уловить все звуки за этими дощатыми стенами теплушки. «Не едет ли кто? Не стреляют ли?»

Наступает день, несущий с собой едва мерцающий след надежды на лучшее. Но жизнь безжалостна не только к нам, она иногда показывает нам во всей наготе страдания чужих людей и таким образом заставляет нас забыть, хоть ненадолго, о своих невзгодах.

Помню светлый, солнечный день, наш поезд стоял в степи. Я только что вернулась с прогулки, то есть ходила около вагона, пользуясь случаем, что нечетный путь около нашего поезда был свободен. Я радовалась, что вырвалась из душной теплушки и вдыхала всей грудью морозный свежий воздух. Но вскоре вдали увидела черное чудовище, подвигавшееся по нечетному пути. Пришлось вернуться в вагон, так как рядом с нашим эшелоном остановился санитарный поезд. Через несколько минут послышался несмелый стук в двери нашей теплушки. «Войдите», – ответил муж, стоявший около дверей. Никто не отозвался, а стук повторился, едва слышный, нерешительный. Мы открыли дверь и увидели вместо человека скелет в солдатской зеленой шинели. Из рукава выглядывала исхудалая рука, которая поднялась было внутрь вагона, но потом тяжело опустилась на пол теплушки, и мы услышали едва слышный шепот: «Хлеба, дайте хлеба». И скелет снова закачался, как бы от сильного ветра. А на бледном молодом лице выразилась мука. «Умираем мы все, уже третий день ничего не ели». Ляля подала ему кусок хлеба и мяса, а он шатающейся походкой направился к своему поезду.

Я поднялась в свою «комнату» на второй этаж и снова заняла свое место около маленького окна. Взглянула на стоявший рядом поезд и сейчас же спрятала голову, чтобы не видеть той жуткой картины, какая представилась моим глазам. На буферах и площадках вагона были сложены голые трупы один на другом и завязаны веревкой, чтобы во время хода поезда не свалились. Трупы, застывшие в разных позах со скрюченными пальцами, с головой, откинутой назад, со стеклянными бездушными глазами.