Великий тайфун

По внешнему виду это был типичный солдат, но не из запасных, а действительной службы, «товарищ», как иронически, а чаще всего зло в семнадцатом году реакционеры называли солдат. Ничего примечательного ни в нем самом, ни в его одежде не было: солдат как солдат; шинель в бурых пятнах — следы пожара; красные погоны с желтым трафаретом «4 Влд.» и двумя медными пушечными стволами крест-накрест; фуражка защитного цвета. Вместе с тем все в его внутреннем мире было глубоко личное, неповторимое. Один на весь полк, а может быть, и на весь гарнизон.

Детство свое — до девяти лет — Степан провел среди мукосеев; отец его служил машинистом на мельнице у известного по всей Волге и Каме купца Башкирова, около Нижнего Новгорода. Любимец лишенных семьи рабочих мельницы, Степан ночевал у них в общежитии, вставал с ними в пять часов утра и шел «на работу». Он и в самом деле работал: чистил на мельнице дымогарные трубы парового котла, обивал накипь, выметал мучную пыль из-под рассевов. Звали его рабочие «Приятель»; не Степа, а «Приятель». У одной из семнадцати содержанок Башкирова, француженки де Планьи, был сын Левка. Купцы, бывало, во время кутежа в ресторанах мазали официантам носы горчицей и хохотали до колик в животе, а Левка любил разрисовывать Степке «морду» акварельными красками. Разрисует и хохочет. Тогда-то в Степане и проснулась как некая наследственность классовая ненависть к «другу» его Левке, к мадам де Планьи, к купцу Башкирову и ко всему его миллионному состоянию.

Одну зиму Степан обучался в школе на Ковалихе, где когда-то учился Максим Горький, потом поступил в церковноприходскую школу, а затем в четырехклассное училище имени святого князя Владимира. Тут он пристрастился к чтению, перечитал все книги в школьной библиотеке, а затем стал постоянным абонентом главной библиотеки Нижнего Новгорода.

Революция 1905 года произвела на Степана сильное впечатление. В декабре он с отцом побывал в Сормове. Огромный завод в течение нескольких дней находился в руках рабочих. Это было невероятно: рабочие — хозяева завода! Но в то же время Степан был свидетелем, как вокруг Завода скакали на взмыленных лошадях пьяные казаки и полицейские; они избивали нагайками рабочих, расстреливали их, рубили шашками.

Зародившаяся раньше в душе Степана подсознательная ненависть к «богатым» стала оформляться в нечто такое, что уже говорило о пробуждении в нем классового самосознания.

Семнадцатилетним юношей он окончил училище и на буксирном пароходе Башкирова «Самарец» в качестве кочегара поплыл по великой реке Волге, которая представилась ему широкой и бесконечной рекой жизни.

За год до первой мировой войны Степан стал солдатом. Посадили его вместе с такими же, как он, «забритыми» новобранцами в товарный вагон, на котором было написано: «40 человек и 8 лошадей», и повезли на Дальний Восток. Жизнь теперь показалась ему не рекой, а безбрежным мутным морем. Ничего нельзя было понять в этой жизни. Когда началась мировая война, ему стало казаться, что человечество гибнет. Ни ум его, ни сердце не были еще озарены светом учения великих гуманистов девятнадцатого века — Маркса и Энгельса. Поэтому он плутал в жизни, как плутает челн в море, когда у него нет ни руля, ни ветрил. Особенную путаницу в его мысли внесли попавшиеся ему в руки проповеднические книги Льва Толстого. Великий писатель, взволновавший Степана глубоко правдивыми «Детством», «Отрочеством» и «Юностью», затуманил ему потом голову своей проповедью непротивления злу насилием и идеей самосовершенствования. «Не противься злу насилием!» «Совершенствуйся!» Ведь это говорил не кто-нибудь, а Лев Толстой. Да, вот где правда! Вот где разгадка того, что мучило Степана! А тут еще подвернулась под руку книга Петра Кропоткина «Хлеб и воля». Ну, и пошло все кругом в голове у Степана. И такой крутил там вихрь, что девиз Маркса и Энгельса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — привел его в общество эсперантистов[11]. «Вот где спасение мира!» — подумал он, увидев однажды на доме нотариальной конторы Вонаго, на Светланской улице, возле виадука, белый щит с зеленой пятиконечной звездой…

Так солдат Степан Чудаков, пролетарий по своей природе, запутался в сетях культуры, к которой притронулся своим горячим сердцем и мятежным умом.

Февральская революция дала новое направление его мыслям. Нет, не в самосовершенствовании правда жизни, не под белым щитом с зеленой пятиконечной звездой спасение человечества. Правда жизни здесь, под этим красным знаменем, что развевается над крышей бывшего губернаторского особняка.

Сюда сейчас и пришел Степан Чудаков. Некоторые его здесь знали, и знали, кстати сказать, как человека, от которого можно было ожидать всяких странностей.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал он.

Так как народу было много и все разговаривали, не слышно было, чтобы кто-нибудь ответил ему.

Степан Чудаков насупил брови; увидав свободный стул, хотел было пойти и сесть, но не пошел, остался стоять как бы в нерешительности.

— Как у тебя дела? — спросил его член военной комиссии и член Исполкома Иванюта.