Великое чудо любви

– У меня есть семья! – отвечаю я, поглядывая в сторону Башни Буйных, где, как поведала мне Вечная-Подвенечная, заперли мою Мутти. – И болезнь у меня настоящая! И Гадди об этом знает, он не позволит меня прогнать!

– Ну в твое безумие только Гадди поверить и мог. Или, того хуже, притвориться, что верит.

Новенькая глядит на меня, забившись в угол койки. С тех пор, как докторишка стал проводить ей психотерапию, на месте ям у нее под скулами проявились пусть и не слишком пухлые, но все-таки щечки, и в одеяло она больше не заворачивается. А вид стал заносчивый: теперь она знает свое расстройство, знает его имя, а раз у него есть имя, значит, его можно вылечить.

11

Правило номер девять: ходи, как Царевна-лебедь.

В Полумир пришла осень, и вслед за первыми дождями явилась мама Новенькой, высокая блондинка, почти такая же тощая, как и дочь. Едва заметив ее в дверях в компании Жилетт, Новенькая подмигивает, что я воспринимаю как «да»: она рада видеть родное лицо, но продолжает царапать большой палец ногтем, пока не выступает кровь. Мать идет медленно, на каждом шагу оборачиваясь, – должно быть, из страха, что дверь за ней закроется и она тоже окажется пленницей. Или, может, боится обнаружить у себя ту же болезнь. Мама – псих и дочка – псих, психи – вся семья у них. А Жилетт преграждает ей путь к выходу своим телом, в два запятая четыре раза крупнее, словно заявляя: отсюда не выйдешь. Когда мать Новенькой подходит к койке, никто даже не предлагает ей стула. Хотя стульев у нас просто нет. По правде сказать, вообще ничего нет. Из коридора слышен стук каблуков, и в дверях возникает надзирательница с первого этажа. В руках у нее глубокая тарелка. Жилетт чуть отодвигается в сторону, пропуская ее. Суп в тарелке пахнет вкусно, да и на вид не напоминает навозную похлебку, какой пичкала нас Сестра Баланда, пока я была у Маняшек.

– Сегодня по решению доктора Меравильи пациентка будет обедать здесь, в отделении, – сердито сообщает надзирательница.

– Кто платит, тот и музыку заказывает, – шепчет Жилетт, возводя очи горе.

– А Гадди, как назло, все не едет! Без него мы тут вконец чокнемся! – отвечает надзирательница. – Но пока мы все в руках докторишек! О, эти чудо-докторишки!

Она протягивает тарелку матери Новенькой, и брызги супа летят прямо на зеленое платье синьоры. Та дергается скорее их вытереть, но руки у нее заняты, а куда деть тарелку, она не знает, и только озирается по сторонам, надеясь, что кто-нибудь подскажет ей, как поступить.

– Доктор велел, чтобы синьора сама накормила пациентку, – с ухмылкой сообщает надзирательница.

Мать сидит на краю койки, с тоской наблюдая за расползающимся по колену коричневым пятном. Новенькая приподнимается на иссохших локтях, но, едва почуяв запах еды, сразу отворачивается и поджимает губы. Мать перемешивает суп, зачерпывает его ложкой, подносит ко рту, дует, пробует.

– М-м-м, – это первое, что она говорит, словно давая понять, мол, вкусно, но на лице у нее отвращение, – хотя, возможно, это его естественное выражение. Ложка замирает в воздухе, потом, как в замедленной съемке, направляется к лицу дочери. Пальцы матери унизаны кольцами, ногти – кроваво-красные. Рука дрожит, позвякивая браслетами, но суп не проливается, и она доносит ложку, не потеряв ни капли, словно нарабатывала этот навык годами. Преодолев расстояние между ртами, своим и дочери, она находит губы Новенькой, и те в конце концов приоткрываются, что позволяет пище попасть внутрь.

Пока мать крайне медленно, ложка за ложкой, наполняет желудок дочери желтушного цвета пюре, Новенькая стискивает запястья, словно проверяя, что они нисколько не увеличились в объеме. Через час, когда тарелка пустеет, руки уже все в синяках. Мать жестом подзывает Жилетт, давая понять, что обед окончен и пора убирать посуду, но никто не двигается с места. Потом откуда-то из коридора раздается голос:

– Ну что, дорогуша, как тебе понравился обед в постель?

Меравилья проходит через все отделение и, остановившись у койки Новенькой, забирает из рук матери тарелку. Та, облегченно вздохнув, принимается выжимать ткань платья там, где темнеет пятно.

– Пациентка съела всю свою порцию, – докладываю я, словно он – Гадди.

Докторишка приглаживает волосы, на сей раз совершенно растрепанные.

– Сегодня, малышка, она получила не порцию, а питание. А это совсем разные вещи.

Мать встает и, прежде чем уйти, тянется ярко-красным ртом к левому виску Новенькой. Но не касается и потому не оставляет на ней следа.

12

Правило номер десять: если уж делать, так вместе!

Мистер Пропер на воротах. Ворота – пара брошенных на газон тапочек. На другой стороне поля, между двух стоек для капельниц, – Сандротто Выйдет-что-то. Маппина, Новенькая без трубки в носу и Вечная-Подвенечная в кружевных перчатках до локтя – за него. Мы с Нунциатой и Альдиной – в команде Мистера Пропера. Докторишка, установив мяч по центру, объясняет нам правила. Гол засчитывается, если мяч пролетает между тапочками или капельницами. Играть можно только ногами.

– А кулаками считается? – спрашивает Мистер Пропер.