Великое чудо любви

Пациенты расхаживали по этому белому покрову, словно сказочные эльфы. Тишина умиротворяла их не хуже Божьей благодати. Сквозь все густеющую пелену снегопада я увидел, как Эльба направляется к какой-то светловолосой женщине с тонкими чертами. Она назвала ее Мутти, но та, не ответив, повернулась спиной. Мать, которую Эльба так долго ждала, полагая, что она жива, была теперь совсем рядом. Девочка оказалась права. И в то же время ошибалась. Мутти больше не было. Гадди упрятал ее в отделение для буйных, когда электрошок начисто выжег ей память. В лечебницу она поступила здоровой, сойдя с ума только за решетками, а главврач в ту эпоху скандалов и судебных исков ужасно боялся доносов. Или, может, он солгал из-за меня, опасаясь, что я предам эту историю гласности через Альфредо Квалью и его газету.

Эльба предстала передо мной обезумевшая, без одежды, – и это в декабрьский мороз! Ее светлые волосы, липнувшие к лицу, были почти того же цвета, что и кожа. До сих пор, благодаря той хрупкой паутине упрямства, утверждавшей, что ее мать все еще рядом, ей удавалось остаться здоровой в царстве больных. Но после снегопада 1982-го сдерживающая сеть надежды порвалась, и безумие наконец взяло верх.

Не знаю, поймешь ли ты меня, дорогая Альтана. Вам, андроидам, нужно время от времени обновляться, а нам, людям, чтобы двигаться вперед, приходится себя ломать.

Три месяца она пролежала не двигаясь, не произнеся ни единого слова. Соседка по палате, страдавшая тяжелой формой анорексии, ставила ей катетер для кормления и следила, чтобы она была накрыта простыней. Не отходила от нее ни на шаг: днем все время что-то шептала на ухо, ночью сворачивалась рядом, как тощая кошка, и до утра держала за руку. Плоти в них обеих, лежавших вместе на койке, не хватило бы и на одну здоровую.

Гадди винил во всем меня. По его словам, если он ей и солгал, то именно для того, чтобы избежать подобного исхода. Однако, возразил я, если бы он не подвергал ту женщину электрошоку, то и лгать бы не пришлось. Но какой прок от споров? Эльба впала в кататонический ступор, лекарства не помогали, она могла остаться в таком состоянии навсегда. А Гадди взял отпуск за свой счет, бросив Бинтоне на меня.

Как-то утром ко мне в кабинет зашла Жилетт.

«У вас, конечно, есть принципы. Я их не разделяю, хотя и уважаю, – сказала она. – Но восхитительные идеи – это одно, а реальность – совсем другое. И реальность такова, что девочка умирает. Проявите милосердие, спасите ее».

«Принципы тут ни при чем, я просто физически не способен причинить ей вреда».

«Польза, вред – что здесь, в Бинтоне, значат слова? Сколько работаю, так и не поняла. Я знаю только, что есть болезнь и методы ее лечения. И еще немного надежды, больше ничего. Как можно вернуть ее к жизни?»

Мы перевезли Эльбу в кабинет Лампочки. Жилетт натянула чепчик, вставила электроды. Один оказался на левом виске, где потом отросла седая прядь. К стеклу, заламывая тонкие, словно зубочистки, руки, прижалась соседка-анорексичка.

Видишь, какое дело, Альтана: я целыми днями зубрю названия предметов домашнего обихода, повторяю их снова и снова, но за то, чтобы стереть из памяти это воспоминание, поверь, отдал бы что угодно. Оно горит так, словно все происходит здесь и сейчас.

Жилетт вставляет ей в рот капу, чтобы не раскрошились зубы, вводит анестетик. Потом смачивает чепчик, закрепляет на подлокотниках руки, целует ее в щеку и смотрит на меня.

А я, возясь с аппаратом электросудорожной терапии, все спрашиваю себя, в чем же разница между мной и Гадди. Ведь я собираюсь сделать с Эльбой то же, что он сделал с ее матерью. Использовать этот аппарат – все равно что отдать врагу собственного ребенка, пока тот еще жив.

Эльба смотрит на меня застывшим, пустым взглядом. Кажется, на глазах у нее слезы – а может, это мои. Я сокрушенно качаю головой: мы все ошиблись. И в глубине души хочу только одного: чтобы не ошибся он, этот бездушный аппарат, чтобы он преуспел там, где не помогли лекарства, там, где потерпел неудачу я сам. Моя единственная надежда – ошибиться, ведь, чтобы ее вернуть, я поставил на кон все свои убеждения.

Ручка 1. Пять секунд. Ручка 2. Пять секунд. Я знаю, как эта штука работает, нас учили на медфаке, но только сегодня мне впервые приходится воспользоваться аппаратом на практике. В каждое движение я вкладываю все внимание, всю заботу, на какие способен, со скрупулезной точностью, чтобы не допустить ошибки, как прилежный студент, идущий на высший балл. Стараюсь изо всех сил, хотя понимаю: это худшее, что я когда-либо делал.

Тело Эльбы вдруг оживает, словно наполнившись невероятной жизненной силой. Его движения непристойны: извивающаяся ящерица, рвущаяся лента, смертельно раненный зверь. Она не произносит ни слова, не издает ни единого звука. Просто открывает глаза, на какое-то мгновение отводит их в сторону и, узнав меня, моргает. Что я воспринимаю как «да».

Потом роняет голову, словно ей сломали позвоночник, и тряпичной куклой оседает на койку.

Часть третья

1988–1989 годы

26

Собаня вернулась!