Великое чудо любви

Хотя, наверное, ты все еще можешь кое-что для меня сделать. Не могла бы ты просто послушать? В конце концов, в свой последний день каждый имеет право выговориться, даже те, кто сам себя осуждает. Но меня никто слушать не хочет: может, потому что я и сам этого никогда не умел. Чужие голоса казались мне куда менее интересными, чем мой собственный. Моя любовь к человечеству была дальнозоркой: издалека каждое существо казалось достойным защиты, вблизи же люди сразу переставали мне нравиться. Но, видишь ли, Альтана, для моей работы эта любовь на расстоянии – просто форма самозащиты, страховка от несчастных случаев на производстве. Впрочем, сколько ни осторожничай, рано или поздно случается то, чего совершенно не ждешь. Потому что, дорогая моя Альтана, мы – машины несовершенные. И это несовершенство – наша добродетель.

Ее я предвидеть не смог. Приехал в Бинтоне, а там она. Худенькая, светленькая, с серыми глазами. Гадди сказал, ее мать бежала из Берлина, успев до закрытия границ, в Неаполе встретила отпрыска одной аристократической семьи, выскочила за него замуж. А когда забеременела от другого, муж сдал ее в лечебницу, скорее всего, чтобы избежать позора и добиться у Священной Роты[29] расторжения брака. Отец ребенка так и остался неизвестен, возможно, он даже не знал о беременности. Малышка Эльба родилась в Бинтоне, и ей суждено было оставаться там, покорно влача свой удел. Именно так обстояло дело в этой стране всего несколько десятилетий назад: мужчина мог без особых усилий сдать жену в психиатрическую лечебницу, все, что ему было нужно, – положительное заключение врача. Прекрасная альтернатива разводу. Понимаешь, Альтана?

– Развод, от латинского divortium, от divertere, «разлучаться», является правовым институтом, определяющим прекращение брака. В Италии он был введен 1 декабря 1970 года. Впоследствии, на референдуме 1974 года, большинство избирателей высказалось в пользу сохранения института.

– Да знаю я, твою мать! Я сам в 1974 году по ночам клеил листовки, а днем участвовал в митингах вместе с активистами Радикальной партии. В те дни политика делалась на улицах, а не в соцсетях. И не делай такое лицо, ты тоже виновата, что этим кончилось! Так-то, дорогая моя Альтана!

– Привет, Меравилья, чем могу помочь?

– Прости, но ты мне помочь не сможешь. Это говорит тебе тот, кто сделал помощь другим своим ремеслом. Я ведь профессиональный помощник.

Встретив Эльбу, я впервые почувствовал желание заботиться о конкретном человеке, а не обо всем человечестве сразу. Наверное, в ее истории я узнал и свои черты. Социальные работники, по рекомендации судьи по делам несовершеннолетних, отдали ее в интернат при монастыре, чтобы она могла выучиться и влиться в обычный мир. Но у Эльбы не было никого, кроме матери, и в четырнадцать лет, получив аттестат за курс средней школы, она сделала все возможное, чтобы к ней вернуться. Но за это время мать ее успела умереть: так сказали ей, так слышал и я. Ты-то хоть моему слову веришь?

А однажды утром в Неаполе выпал снег. Исключительный случай, столько снега никогда не было. Представляешь, Альтана?

– Среднесезонные температуры в Неаполе…

– Альтана, твою мать, дай договорить! Гадди позвонил сказать, что его машина застряла в снегу, но, по-моему, он просто взял отгул и уехал кататься на лыжах в Роккаразо. Поэтому я велел объявить, что пациентам разрешено покинуть палаты и насладиться зрелищем. Закон номер 180 о закрытии психиатрических лечебниц уже четыре года как был принят, и кое-кто из нас вовсю проводил эксперименты по облегчению режима. Расплачивались, естественно, из собственного кармана: за жалобы, доносы, принудительные переводы. Так вот, в то утро я велел вывести пациентов всех отделений во двор.

Выпал снег, все умолкло, ждать мне теперь недолго.
Мир пеленой затянется, безумие лишь останется.

Это последнее стихотворение, записанное Эльбой в «Дневнике умственных расстройств». Дальнейшее – суровая проза.

Жилетт, усатая медсестра, и без того смотрела на меня косо: летом меня посадили за футбольный матч, теперь я всех выпустил на снег.

«Это безумие», – сказала она.

«Так ведь здесь ему самое место».

Мы пошли по отделениям. Я выпускал всех, даже самых буйных, поскольку был совершенно убежден, что снег, его белизна и холод станут для них естественным успокоительным. И я оказался прав, просто одной правоты мало.