Великое кочевье

- Я сегодня лиственницу суковатую нашел, хорошую. Собираюсь весной ячмень сеять и лиственницей буду землю царапать, чтобы мягкой сделать. Неожиданно приподнявшись, он повернулся к Борлаю и предложил: - Давай вместе сеять. Вдвоем скорее разбогатеем. Осенью горы ячменя соберем. Все к нам придут, поклонятся, просить начнут, а мы им: "Хотим - дадим, хотим откажем". Под конец уступим: "Несите больше беличьих шкурок - получите ячмень".

- Так нельзя делать.

- Многие так делают.

- Да, раньше торговцы так охотников обманывали.

Борлай окинул аил пристальным взглядом, будто не сам строил его, а вошел впервые. Карамчи все расставила и развесила так, как учили старые люди. Вон чернеют продымленные кермежеки. Выбросить бы их надо, а еще лучше сжечь в костре. Но вдруг что-нибудь случится?..

Морщины на лице Борлая стали глубже и темнее.

"Сам я ни злых, ни добрых духов не боюсь, а ребенок как? Вдруг Суртаев ошибся? Даже маленький дух может у ребенка жизнь отнять".

Борлай заспорил сам с собой:

"Нет, Суртаев не мог ошибиться. Духов нет. Он прочитал это в книгах мудрых людей".

Утишка прервал его раздумье:

- Беличьи шкурки продадим - коров и овец накупим! - продолжал он, поблескивая бурыми глазами.

Токушев недовольно крутил головой.

- Овца плодлива: от одной разведу. Надо самим для себя все делать или вместе для всех, - это товариществом называется. Суртаев так учил.

- Ты будешь обо всех заботиться, а о тебе - никто. Ну, и сдохнешь, как изъезженный конь, - посмеялся Утишка.

- Все станут заботиться друг о друге. Так говорят люди нового племени.

- Племена бывают старые, а не новые. Хотел бы речку сделать, да не сделаешь. Она сама течет, так же и племя.

- Есть новое племя - партия. Кто запишется, тому красную книжку дают, билетом называется, - горячо говорил Борлай. - Надо о народе думать, заботиться. Не будь у меня заботы о народе, я бы и в Караколе прожил.

- Нет, надо заботиться только о своей семье... И все так делают, перебил сосед. - Медведица - зверь, а в чужое логовище корм не потащит, чужих детей кормить не будет.

- Не знал я, что со зверем беседу веду.

Утишка фыркнул и выбежал, хлопнув дверью. Борлай подумал: "Расстроится дружба с ним. Не в ту сторону он воротит. Придется еще много разговорами поправлять его".

Над казаном заструился пар, запахло густым наваром чая...

Ой, как хорошо пить горячий чай у домашнего очага! Борлай принимал из рук жены чашку за чашкой и, всыпав талкана, неторопливо пил маленькими глотками. В перерыве расспрашивал Карамчи о жизни стойбища. Не обижали ли ее без него? Хорошо ли пасется скот? Много ли белки в лесах? Разговаривая, подолгу не сводил о нее глаз, как рыбак из сказки "Шелковая Кисточка". Тот смотрел на жену и забыл о работе. Шелковая Кисточка подарила ему свой портрет, писанный углем на листе бересты. Рыбак, сидя с удочкой на берегу реки, держал портрет перед собой... "Хорошие портреты делают в Агаше! На толстой бумаге. Надо бы попросить мастера приехать сюда и сделать портрет Карамчи", - подумал Борлай. Рыбак уронил портрет в реку. Вода принесла его к стойбищу хана, у которого было пять жен. Взглянув на портрет Шелковой Кисточки, хан отправился в поход, чтобы отнять ее у рыбака, привезти к себе и назвать шестой женой... Борлай никогда ничего не терял, и он сберег бы портрет, не уронил бы в реку... Он улыбнулся.

Карамчи спросила, что его так развеселило.

- Сказку вспомнил... - Борлай рассказал о Шелковой Кисточке; подвинувшись, взял руку жены и слегка качнул. - Я не рыбак. И время теперь другое. Тебя никто у меня не отнимет.

- Знаю, - горячо прошептала Карамчи и подвинулась к мужу...

Мороз крепчал с каждым часом. Борлай втащил в аил несколько обрубков сухих бревен и в костре приткнул их одно к другому, как лучи звезды. В дымовом отверстии таял иней. Со стропил падали крупные капли. Холод не позволил уснуть на кровати и заставил Токушевых снова спуститься к огню.

Борлай на мужской половине лег на шкуру лося и, расстегнув шубу, поднял рубашку, чтобы погреть свою могучую грудь цвета красной меди. Вскоре замерзла спина, и ему пришлось повернуться.

По другую сторону очага, накрывшись шкурами, спала Карамчи.

Ночью несколько раз принималась плакать маленькая Чечек. Борлай вставал и осматривал яму, в которую была опущена люлька, прикрытая сеном. По наличию инея он узнавал, тепло или холодно дочери. Иногда давал выпить глоток чая, иногда только укрывал потеплее. Сдвинув дрова так, чтобы костер горел веселее, снова ложился спать.

Утром Борлай топором рубил землю, чтобы углубить яму, - дочери спать будет теплее. Потом он привез льду с реки и натаял воды, а после чая занялся литьем пуль. Неожиданно перед ним встала жена Байрыма - Муйна, в незастегнутом чегедеке и в шапке, сдвинутой на затылок. Она долго не могла произнести ни слова, а только показывала на притолоку двери и правой рукой рубила по левой.

Борлай понял, что Байрым изрубил грозных караульщиков домашнего благополучия. Значит, выбросил из головы веру в духов. Он не боится кермесов, которые, по словам стариков, точно совы по ночам, летают среди кочевников.